Почерк судьбы - Шарлотта Лукас

Ханна оставила в коридоре четыре картонных коробки, в которые собиралась сложить вещи Симона. Она выделила целых три часа на упаковку всего, что после него осталось. Сначала она хотела поставить коробки с вещами в свой подвал. В 12 часов должны были приехать представители фирмы, которые вывезут всю мебель, шмотки, книги, диски – все, что еще здесь находилось, и дочиста вылижут квартиру. Утром Ханна надеялась встретиться с хозяином, отдать ему ключи и окончательно закрыть эту тему. Поставить на жизни Симона жирную точку.

Она еще раз вздохнула. Стоявшая перед ней задача была не из легких, но она знала: сделать это необходимо, чтобы ее собственная жизнь продолжалась дальше. Глаза боятся, а руки делают – другого варианта не было.

Прежде чем заняться ящиками и шкафами, Ханна принялась убирать хлам, образовавшийся в результате учиненного ею погрома. В кухне дело обстояло хуже всего. Она смела макароны, кукурузные и овсяные хлопья, чайную заварку, сахар, соль и муку в одну кучу, вытерла с пола варенье и отправила все это в большой мусорный мешок. Кофе-машина для эспрессо не пережила падения и вместе с двумя разбитыми плитками тоже отправилась в мусор.

В гостиной Ханна собрала все разбитые предметы и с удивлением обнаружила, что телевизор выдержал ее варварскую атаку и остался невредимым. Ханна вынула из разбитой рамки фотографию, на которой они были вместе с Симоном, и сунула в сумку – этот снимок она непременно хотела сохранить.

Закончив уборку, Ханна взяла одну из картонных коробок и начала со спальни. Она открыла платяной шкаф, в котором хранились брюки, футболки, свитера, рубашки и костюмы Симона. На миг повеяло его запахом, и Ханна закрыла глаза. Потом она энергично захлопнула дверцы шкафа. Ей не нужны были эти вещи, она ничего не хотела брать, даже футболку, чтобы та напоминала о Симоне. Она не желала рыдать по ночам, вцепившись в нее, словно маленький ребенок в куклу. Это будет только с новой силой бередить раны. Запах Симона быстро выветрится из его вещей – от одной этой мысли ей становилось страшно.

Ханна обвела взглядом комнату.

В конечном итоге она так ничего и не упаковала. Даже свою ночную сорочку, которая лежала в верхнем ящике узкого комода, стоявшего у стены. Остался висеть над кроватью их общий с Симоном большой портрет, напечатанный на полотне. К чему он ей? У нее есть их фото. Портрет в натуральную величину выглядел бы как алтарь и пробуждал воспоминания. Возможно, на этом полотне можно будет нарисовать что-нибудь другое, а может, и нет. Ей это было совершенно все равно.

В ванной, кухне и гостиной Ханна тоже не нашла ничего, что ей захотелось бы забрать. Ей не нужна была стереосистема «Банг и Олуфсен», не нашла бы она применения и многочисленной коллекции компакт-дисков английских бардов. Симон частенько ставил ей некоторые композиции. Нет, именно музыка Симона будила самые болезненные воспоминания – Ханне хватило одного взгляда на диски, чтобы снова расплакаться.

Оставался только кабинет. Ханна упаковала ноутбук Симона, подумав, что, на нем может храниться какая-то важная информация, отобрала фотографии и письма, которые позже могли бы ей понадобиться. Она рассмеялась, вспомнив пароль Симона, который он ей когда-то сообщил, будучи не вполне трезвым, но очень сентиментально настроенным. Но тут же расплакалась. ЯлХМд2099.

Я люблю Ханну Маркс до 2099. «И это минимум», – сказал он ей тогда, подмигнув. Но любовь столько не продержалась. Его жизнь или, лучше сказать, его глупая смерть этому помешала.

Ханна взглянула на письменный стол, на котором, как обычно, не было ничего лишнего. На нем лежали лишь дырокол, степлер и пять ручек, а также стоял лоток для входящей и исходящей корреспонденции. Ханна взяла почту и бросила в картонную коробку.

Она собиралась пересмотреть ее позже: вдруг там найдутся важные письма или документы, требующие завершения каких-то дел. Потом она открыла верхний ящик стола. Здесь лежали только канцтовары: скрепки, маркеры, стикеры, текстовыделители, ножницы – ничего такого, что она хотела бы взять с собой.

Открыв следующий ящик, Ханна обнаружила там толстую папку-регистратор. В ней Симон хранил все свои статьи, помещенные в прозрачные файлы. Их было столько, что в ящике даже появилась вторая папка. «Труды всей его жизни», продырявленные и аккуратно подшитые. Это она тоже не хотела выбрасывать, поэтому папки тоже отправились в коробку.

В последнем ящике она обнаружила кое-что, от чего на миг у нее отнялся дар речи. Белый лист бумаги. На нем большими буквами было напечатано:

СМЕХ ХАННЫ

Рука задрожала, когда она его взяла. Но как только Ханна вынула его из ящика, она увидела, что он всего лишь первый из толстой стопки листов бумаги. Пришлось обеими руками вытаскивать ее из ящика. Она положила стопку на стол и села на стул рядом.

Ханна снова всхлипнула, когда прочла текст на второй странице:

Посвящается моей любимой Ханне, которая так сильно в меня верит.

Это он, мой первый роман.

Роман? Симон написал роман? Почему же он ей об этом не сказал? Почему он говорил и поступал так, словно никак не может к нему приступить, а теперь вдруг эта толстая рукопись лежит перед ней?

Ее взгляд упал на подстрочное примечание внизу справа, где рядом с копирайтом «Симон Кламм» стояла дата. Четыре года! Книге было уже почти четыре года, то есть он написал ее, скорее всего, на одном дыхании сразу после их знакомства, ведь здесь было сотни три страниц!

И тем более странным было то, что он ни разу и словом не обмолвился о своем романе. Может, он просто стеснялся? Может, Симон хотел сначала пристроить его в издательство, а потом уже удивить Ханну?

Какими бы ни были причины этой давно и тщательно скрываемой тайны, Ханна перевернула следующую страницу и начала читать.

Когда пару спрашивают, как они познакомились, зачастую история их звучит совершенно обыденно. Они сели рядом в автобусе. В магазине одновременно потянулись за последней в морозильнике упаковкой пиццы с салями. На фирме три года проработали в одной комнате, пока между ними не проскочила искра. На одной из вечеринок столкнулись, и кто-то облил кого-то красным вином.

И если захочется узнать, что же их так привлекло друг в друге, можно услышать нечто подобное: «У него были невероятно красивые руки», или «Она выглядела в своем летнем платье просто обворожительно», или «Мы обнаружили, что у нас много общего».

У нас с Ханной было точно так же. Впервые мы встретились, когда я забирал крестника из детского сада, в котором она работала воспитательницей. В ней вроде бы не было ничего примечательного. По крайней мере, так могло казаться другим людям.

Мне в тот момент показалось, что она открыла дверь в новую вселенную. Но мою жизнь изменили не ее рыжие локоны, не ее чудесные зеленые глаза и не красивое лицо. Нет, изменило не это. Изменил ее смех.

Этот смех нельзя описать. Но если бы я все же попытался, вышло бы нечто вроде: «Представьте себе человека, который излучает столько любви, тепла и радости, что всего этого хватило бы на весь мир». Вот это было в ней. Вот таков смех Ханны.