Петр Столыпин. Крестный путь реформатора - Виктор Воронин

При разговоре со Спиридовичем и Веригиным Богров повторил с некоторыми дополнениями и незначительными изменениями ранее сказанное Кулябко и написанное в донесении. Процитируем показания Спиридовича: «26 или 27 августа я был на обеде у своего свойственника, начальника Киевского охранного отделения Кулябко… Во время обеда Кулябко сообщил мне, что к нему пришел интересный субъект и что он хотел бы, чтобы я его выслушал. Присутствовавший на обеде статский советник Веригин выразил желание также присутствовать при этом разговоре. Мы втроем пошли в кабинет Кулябки, где застали молодого человека, с которым мы поздоровались, но фамилии которого мне не назвал Кулябко. По внешности его я не распознал в нем еврея. Человек этот по предложению Кулябки сообщил следующие сведения. Будучи в Петербурге, он встретился с одним господином, имя которого или фамилию он тогда же назвал, но я затрудняюсь их назвать, опасаясь спутать их со слышанными мною впоследствии именами. Этот господин обратился к нему с расспросами относительно его политических убеждений и принадлежности к той или иной революционной организации. На эти расспросы он ответил, что ни к какой партии не принадлежит, "партийности не признаёт", но что по убеждениям он анархист. На этом в Петербурге разговор окончился. Спустя некоторое время, в бытность его на даче под Кременчугом, к нему приехал тот же господин и стал просить предоставить конспиративную квартиру для лиц, которые могут прибыть в Киев для исполнения боевой работы во время августовских торжеств. На это он возразил упомянутому господину, что не желает быть пешкой в руках боевой организации (то есть Богров ясно заявил, что террористы представляют именно БО ПСР. — Авт.) и согласится на оказание ей помощи только при условии, что ему будет раскрыт в подробностях весь террористический план. После этого господин сообщил ему, что в последние дни торжеств предполагается совершить убийство Столыпина и кого-то еще из высокопоставленных лиц и что для этой цели для них необходимо организовать прибытие на моторной лодке. На этом разговор их под Кременчугом окончился, причем он пообещал подыскать конспиративную квартиру или, вернее, помещение для ночлега. Затем пришедший к Кулябке человек заявил, что прочтя в какой-то московской газете что-то о покушении на Столыпина и узнав о том, что 26-го в охранном отделении застрелился какой-то арестованный (а это было в день, когда я обедал у Кулябки), он подумал, не имеет ли это событие какой-либо связи со словами приехавшего к нему под Кременчуг господина, и, будучи этим всем встревожен, явился к Кулябке, чтобы обо всём поставить его в известность. В этом и заключалась сущность его сообщения. Весь разговор с заявителем произвел на меня впечатление полной достоверности, и из него я вынес впечатление, что подготовляется крупный боевой налет с целью нападения на Государя Императора (почему вдруг? О цареубийстве Богров не сказал ни единого слова. — Авт.). Поэтому 28 августа я послал с нарочным письмо дворцовому коменданту, которое и было вручено ему на станции Коростень, с извещением обо всём мною слышанном и с изложением моей уверенности, что мы имеем дело с подготовкой покушения на жизнь Его Величества. После ухода сотрудника мы услышали от Кулябки, что он очень ценный, хороший сотрудник, давший несколько дел по анархистам, максималистам, давший несколько лабораторий на Юге и что дела эти были поставлены на суд в Харькове. У нас у всех троих сложилось убеждение в серьезности сообщенных им сведений, а также о том, что разоблачаемый им террористический акт должен коснуться личности Государя Императора (опять-таки. Как оно могло сложиться, когда Богров говорил исключительно о покушении на Столыпина или Кассо? — Авт.)».

Представляется невероятным, что сведения Богрова были на самом деле сочтены начальником дворцовой агентуры «полностью достоверными». Если доверчивость Кулябко (хотя речь шла об очевидных нестыковках) могла быть объяснена его бездарностью как охранника, а Веригина — полным отсутствием у него навыков практической охранной работы, то уж мастера розыска Спиридовича никак нельзя счесть непрофессионалом. Однако полковник не только не подверг сомнению столь неубедительную ложь (достаточно смехотворного утверждения о том, что БО ПСР могла обратиться за помощью к анархо-ком-мунисту), но и известил дворцового коменданта о важности полученной информации. Что это? Для Спиридовича действия секретного сотрудника не были неожиданностью или же он сразу понял, как можно использовать «Аленского»? И если принять второй вариант, то как использовать — получить дивиденды на раскрытии никем не готовившегося покушения (царю потом можно будет доложить, что его спасли от смерти) или задействовать «Аленского» для устранения Столыпина?

Обращает на себя внимание то, что хотя Богров ни слова не сказал о цареубийстве, присутствующие почему-то немедленно делают заключение о его высокой вероятности. Опять же — для признанного знатока революционных партий (позднее Спиридович напишет чрезвычайно интересные фундаментальные работы по истории РСДРП и ПСР) было очевидно, что террористический акт против императора не может планироваться ЦК ПСР как нечто допустимое, но необязательное. И совершенно невозможным был вариант, что цареубийство могло быть совмещено с другими покушениями. Спиридович знал и о том, что цареубийство должно было быть в обязательном порядке санкционировано ЦК ПСР, а такое решение не могло бы остаться неизвестным при наличии многочисленной агентуры.

Странно, что информация, если она всё-таки сочтена достоверной, не была немедленно доложена руководившему всеми охранными мероприятиями Курлову. Впоследствии это было неубедительно объяснено тем, что генерал был в этот вечер болен. Более того, сделать это на следующий день Спиридович и Веригин поручили Кулябко — самому младшему по должности и полномочиям в собравшейся компании. В дальнейшем (если верить показаниям Спиридовича) начальник Охранной агентуры никакого отношения к делу о готовящемся покушении не имел и ничего не знал о предпринимаемых Кулябко мерах, что звучит фантастически. Сначала заявить, что государю грозит реальная опасность убийства, а потом ограничиться лишь некоторым усилением мер наружной охраны и ни во что больше не вмешиваться? Да и никогда бы Кулябко не взял на себя огромную ответственность принятия самостоятельных решений по делу, касающемуся безопасности императора, не посвящая во все детали начальство и влиятельного родственника.

Единственная проверка (более похожая на профанацию) сведений Богрова заключалась в том, что фон Коттену за подписью Кулябко были посланы четыре телеграммы о далеко не первоочередных в данной ситуации деталях: за № 441 — «По приказанию товарища министра срочно телеграфируйте, известна ли Вам личность мужчины, находившегося в сношениях с Егором Егоровичем Лазаревым, приметы коего: лет 28–30, брюнет, длинноволосый, подстриженная бородка, небольшие усы, опущенные книзу, плотный, выше среднего роста, приятное выражение лица, — которому около тюрьмы прошлого года были переданы письма из-за границы приехавшей барынькой-еврейкой. Также телеграфируйте, находится ли он [в] наблюдении, где теперь находится. Если живет [в] Вашем районе, установите неотступное наблюдение, при выездах сопровождайте. Телеграфируйте мне [о] всех его передвижениях».

За № 442 — «По приказанию товарища министра первым поездом вышлите нарочным подробные сведения [о] деятельности и связях Егора Егоровича Лазарева, Булата и присяжного поверенного Кальмановича».