Петр Столыпин. Крестный путь реформатора - Виктор Воронин

За № 443 — «Дополнение телеграммы 441, по приказанию товарища министра телеграфируйте имеющийся в вашем отделении адрес лица, коему предназначены были к передаче летом 1910 года письма из-за границы через Егора Егоровича Лазарева».

За № 444 — «По приказанию товарища министра срочно выясните и телеграфируйте действительного получателя писем по адресу — "Невский, 40, 'Вестник знания', для Н. Я. Рудакова" и его приметы. За получателем установите неотступное наблюдение, сопровождая [в] выездах. Об исполнении телеграфируйте мне для доклада товарищу министра».

По непонятным причинам Кулябко не указал в телеграммах, что речь идет о проверке именно сведений «Аленского» («Надеждина»), но фон Коттен об этом догадался сам.

Полученный от фон Коттена ответ должен был бы заставить усомниться в достоверности информации секретного сотрудника: «Указанные… лица, за исключением Егора Лазарева, отделению неизвестны. Сведения о случае передачи писем из-за границы через Кальмановича, еврейку и Лазарева [в] отделение поступали, но уже после передачи, почему не могли быть разработаны… "Вестник знания" Н. Я. Рудаков неизвестен, и в Петербурге лиц с этими инициалами на жительстве не имеется. [В] доме 60, [по] Литейному проспекту, проживает дворянин Николай Евгеньевич Рудаков, 37 лет, служащий [в] театральном бюро и библиотеке и часто бывавший минувшей зимою [в] "Вестнике знания". [По] агентурным сведениям, Рудаков внепартийный либерал. Приметы его: лет 30, роста выше среднего, сухощавый, шатен, длинное лицо, впалые щеки, нос длинный с горбинкой, небольшие подстриженные усы, бороду бреет. Наблюдение учреждено».

Дело в том, что приведенные фон Коттеном приметы Рудакова (через которого «Аленский» якобы вышел на Лазарева) совершенно не совпадали с описанными Богровым. Это неопровержимо свидетельствовало — последний его никогда не видел. Деталь как будто незначительная, но она одна могла обрушить выстроенное агентом здание лжи.

Еще более странно то, что Кулябко вообще не запросил фон Коттена о «Николае Яковлевиче». Ответ начальника Петербургского охранного отделения о том, что «Аленский» ничего не сообщал о таком человеке, тоже должен был бы заставить серьезно задуматься.

28 августа Кулябко доложил Курлову в присутствии Веригина и Спиридовича о полученной информации и получил ряд указаний. Кроме вышеприведенных запросов фон Коттену были посланы филёры в Кременчуг и Потоки. Однако не было дано самого очевидного и необходимого указания — установить филёрское наблюдение за самим Богровым. За квартирой на Бибиковском бульваре наблюдение Кулябко было поставлено, но каким образом! Как свидетельствовал явно сам удивленный Демидюк: «Того же 27-го августа вечером я учредил наблюдение за квартирой Богрова по Бибиковскому бульвару в доме № 4. По 31-е августа включительно люди мои наблюдали этот дом, но ни входа, ни выхода субъекта указанных примет не видели. С утра 1-го сентября я получил сведения, что "Николай Яковлевич" ночевал эту ночь у Богрова и что необходимо усилить наблюдение. Распоряжение подполковник Кулябко отдал в 3 часа пополуночи, и я 1-го сентября с 7 часов утра сам стал в наблюдении совместно с тринадцатью другими филёрами. До этого времени наблюдение за домом Богрова ставилось обыкновенно с 9 часов утра и продолжалось часов до 10 вечера, так что после этого времени до утра всякий свободно мог пройти в квартиру Богрова, не будучи замененным агентами. На Ваш вопрос, почему не учредили постоянного внутреннего наблюдения, заменив швейцара или у него поместив агента, отвечаю, что, вероятно, потому, что начальник очень верил Богрову и полагал, что получит точные сведения о его приезде и о предполагаемых его выходах».

Понятно, что ценность подобного наблюдения была равна нулю и приказом о его установлении Кулябко не более чем «отбывал номер», демонстрируя, что предпринимает все необходимые меры. Можно смело утверждать — такое наблюдение явно свидетельствовало о прямой заинтересованности Кулябко в том, чтобы не была известна реальная информация о происходящем на квартире Богрова.

У Курлова тоже не возникло никаких вопросов относительно кричащих несообразностей в рассказе «Аленского», а слепое доверие к агенту он оправдывал потом следующим образом: «Я не задавал Кулябке вопроса о том, поскольку Богров может и теперь пользоваться доверием ввиду перерыва в его деятельности как агента и разрыва с Коттеном, так как вопрос о доверии к Богрову был категорически разрешен отзывом Кулябки». Товарищ министра также категорически отверг предложение Кулябко (единственное разумное) о предоставлении для террористов одной из квартир охранного отделения, что облегчило бы установление контроля за всеми их контактами.

Получается, что непонятная уверенность Кулябко оказала на всех какое-то буквально магическое действие. Вновь опытнейший агентурист Спиридович не указал на странности донесения «Аленского». Не подсказал начальник Охранной агентуры шефу жандармов и элементарно необходимые действия. Среди них обязателен был запрос в Департамент полиции об имеющихся сведениях на эсеровского террориста «Николая Яковлевича». Дело в том, что Богров это имя не выдумал (как позднее и «Нину Александровну»). Он слышал о таком террористе в эсеровских кругах и использовал полученную информацию для придания правдоподобности своему рассказу. Вполне возможно, что ответ Департамента полиции позволил бы точно узнать, где в данный момент находится боевик, а также сходятся ли описания внешности. Но, судя по всему, никого из присутствовавших не интересовала реальная информация о «Николае Яковлевиче».

С 28 по 30 августа никаких попыток со стороны охранного отделения, кроме маловажных запросов и имитации наружного наблюдения на Бибиковском бульваре, предпринято не было — развитие событий было полностью пущено на самотек (или, напротив, направлялось в нужном направлении). Чем это объясняется? Охранников настолько не интересовала безопасность государя (о высокой вероятности покушения на которого они заявили сами) или же им было заведомо известно, что ему ничего не угрожает?

Как ни удивительно, но эти дни все руководители охраны совершенно не напрягались и не отказывали себе в маленьких удовольствиях жизни. Например, агенты-охранники зафиксировали в одном из донесений, как пьяный Веригин по дороге в гостиницу выпадал из извозчичьей пролетки.

Новый импульс происходящему опять придал Богров, сообщив Кулябко 31 августа тревожные новости. В показаниях подполковника об этом сказано следующее: «31 сего августа по телефону Богров сообщил, что Николай Яковлевич приехал в Киев, и из разговора с ним он убедился, что дело, задуманное Николаем Яковлевичем, очень серьезное, и он предъявил ему требование собрать тонные приметы министра внутренних дел Столыпина и министра народного просвещения Кассо, для каковой цели ему необходимо быть в Купеческом саду, так как за ним может быть установлено перекрестное наблюдение со стороны соучастников Николая Яковлевича и отсутствие его может привести к провалу».

«Аленский» как будто издевается над Кулябко. Достаточно одного пассажа о требовании «собрать» в Купеческом саду (где должен был присутствовать Николай II) приметы Столыпина и Кассо, чьи портреты несчетное количество раз печатались во всех российских газетах! Однако начальник охранного отделения без вопросов дает Богрову билет, нарушая инструкцию, строжайше запрещающую нахождение секретных сотрудников (как априори потенциально опасный по террору элемент) рядом с высокопоставленными особами и тем более императором.