Мильфьори, или Популярные сказки, адаптированные для современного взрослого чтения - Ада Самарка

Его рюкзак остался в моей машине.

Я прыгнула за руль и, не прогреваясь, с заледеневшими стеклами, помчалась следом. Но на остановке его не оказалось, я проехала немного вверх, по сельской дороге, тихой в этот субботний полдень. Нырнула в карман на небольшой безлюдной площади с памятником неизвестному солдату, вспомнила, как тут, у двухэтажного, обложенного плиткой здания сельсовета справляли свадьбу (сердце сжалось), стояла там со включенной аварийкой, словно пытаясь отдышаться. Обида давно прошла, и меня больше беспокоило – доедет ли он до дома. Потом он позвонил, у него садился аккумулятор. Было плохо слышно, я не поняла, где он – просил привезти ему его рюкзак. Он шел по обочине, вдоль реки, как раз готовился переходить через мост. Удивительно, как много он прошел за это время – оставалась всего пара километров до городка, откуда ходят маршрутки до Киева. Я поставила машину на пятачке перед мостом и побежала к нему (без рюкзака). Он вернулся к машине, и я думала, что сейчас он сядет и мы поедем назад к матрасу, конвектору и фильмам про немцев, но он забрал рюкзак и пошел снова к мосту. И я, бросив машину, помчалась за ним. Ветер хлестал нас, выбивал дыхание, волны на реке были как морские – я первый раз такое видела. Желтая вода, как кисель, вперемешку со льдом вздымалась и колыхалась. «Смотри! Волны!» – кричала я ему, и он посмотрел и шел дальше. Я семенила следом, оббегала его спереди, сбоку, выскакивала из-за плеча. Ветер разбросал мои волосы, бил по лицу. Не вынуждай меня быть таким – сказал он, снял с меня свою белую лыжную шапочку (что убило меня больше всего и что я, как думала, никогда не прощу, и разными голосами всяких эмансипированных стерв, сучек и тещ, стоя у себя за плечом, говорила себе снова и снова, чтобы склонить в пользу окончательного осознания, что с человеком, с такой наглой беспринципностью отобравшим даже лыжную шапочку, мне не по пути). Он остановил такси, оставив меня стоять на той обочине.

Я шла обратно и рыдала, это был невероятный, фантастический опыт для меня – индустриальная такая обочина, поселковые окраины, метель, бетонные заборы, кучи песка и виднеющиеся за ними ржавые остовы заваленных на бок кораблей, и выстроившиеся амфитеатром невидимые тетки за моей спиной, как ангелы парили в воздухе, и, словно плащаницу, держали ленту с хроникой произошедших событий – говорили мне «все! Всьо-о-о-о-о!» И тут мне стали орать и улюлюкать вслед группа мужиков, человек восемь – все какие-то квадратные. В черных кожаных куртках и надвинутых на глаза шапках, они увидели идущую вдоль обочины девушку с распущенными волосами, и мои невесомые тетки тут же отпрянули, а я поняла, что машин – нет, людей тоже нет и нет домов – только бетонный забор с одной стороны и уходящая круто ввысь, похожая на криво сбитую папаху – лысая, в снегу Дивич-Гора. Моя машина осталась стоять далеко, метрах в четырехстах (мы успели многое друг другу наговорить, пока шли, избиваемые ветром), невидимая к тому же отсюда из-за поворота. А черные мужики погрузились в два автомобиля, один из которых, малиновый «Форд-Скорпио», ехал теперь вровень со мной и стекла – переднее и заднее – опустились, и сидящие там что-то кричали мне, и я вдруг поняла, что, даже если будет проезжать машина или автобус, или будут идти случайные прохожие какие-то – им это совершенно не помешает затянуть меня в салон. И пока они катились рядом – я набирала СМС «наменянапали» (номер был отключен, в чем я успела убедиться). Потом я побежала, из-за поворота появилась моя машина, мужики уехали, а я не могла отдышаться и сидела, снова сидела в машине, и только одна мысль крутилась, моргая вместе с аварийкой: «чтотеперьделать… что те перь де лать… де-лать… де-лать… де-лать…» Я развернулась и поехала назад на дачу – выключать конвектор. Потом позвонил он, а меня душили слезы, я не могла ответить. Взяла только со второго вызова. Они неслись с водителем такси по встречке, чтобы спасать меня, но мужиков не оказалось, меня тоже, они развернулись и уехали. Мы увиделись уже на остановке, откуда отправлялись маршрутки на Киев. Он сидел у меня в машине и молчал. В руках у него был мой телефон, из которого он удалял свой номер, свои эсэмэски, фотографии и контакты. Судя по всему, эта мысль, этот лихой ход – удалить все и вычистить и сломать выкатившиеся тревожным затмением два кольца – зрела у него давно. Я тоже молчала, только дрожала очень, и дыхание делало «ты-ты-ты-ты-ты».

Мы промочили ноги и заболели, каждый у себя дома, я проплакала три ночи и два дня. Это была как еще одна грань, которую мы преступили, своеобразная неделя инициации – пережить такое…

Незадолго до этой катастрофической поездки, когда молодой, свободный и красивый мужчина понял, что его взяли в кольцо, это кольцо сомкнулось, приподнялось и на горизонте замаячило еще одно, норовя подкатиться неполным затмением и зацементироваться так, в известном матримониальном символе – он начал брыкаться. Он говорил, что я выдаю желаемое за действительное, что он молод и свободен и что мои желания не совпадают с его жизненными устремлениями. Что брак для него это – раскинув руки, присел, запрокинув голову – «ааа браааат», вот такое. Я кивнула. Я тоже так считаю.

Вечером накануне ссоры мы поехали с его друзьями в какое-то пафосное кафе (единственное, что работало на тот поздний час и куда можно было закатиться им в спортивных куртках и кроссовках, после тренировки), а потом, напившись чаю, отправились в какой-то бильярдный клуб, на выселках, на массиве, где со всех сторон дул ветер. Я, наверное, второй или третий раз в жизни оказалась тогда в бильярдном клубе, а в русский бильярд не играла никогда в жизни вообще (чуть ли не в детстве, в каком-то далеком санатории была «американка», где я упражнялась без особых успехов), и меня со скандированием минуты три приглашали сделать первый удар (или как оно называется), чтобы разбить треугольник из белых шариков. И я была уверена, что не попаду ни в один из них – но попала, с приятным щелчком желтый шарик вкатился в гущу белых, расталкивая их в разные стороны. И хотя мой соперник всячески подыгрывал мне и стрелял в основном вхолостую, загнав за все время игры два шара (в том числе и желтый), я, неожиданно для себя и окружающих, позабивала их то необходимое количество, чтобы заполнить специальную полочку на стене. И был один шар, который представлял бы определенную трудность даже для профессионала (дело было не с угловой лузой, а с той серединной, в которые, как мне кажется, попасть намного труднее), и вот, целясь в эту лузу, я, ощущая щекочущий азартный жар, подумала: «Если забью – мы поженимся». И я ставила на этот удар всю свою жизнь, можно сказать. Мысли текли объемно, с той медлительностью, что приходит в барах, когда не пьешь (а мы не пили тогда – он за рулем, а я из солидарности), в третьем часу ночи, и на тот момент казалось, что без него, стоящего вполоборота ко мне, с кием в руках, в коричневом, как сейчас помню, реглане (на рукав которого на той же даче я как-то вылила во время ужина салатный соус из оливкового масла и горчицы), жизнь просто невозможна. И я забила тот шар. И он посмотрел тогда на меня, еще до улыбки, совершенно таким растерянным, недоумевающим взглядом человека, пойманного врасплох, и это все восстанавливается в моей памяти подобно замедленным кадрам футбольной игры, и этот мой гол, заключался даже не в загнанном шаре, а в том его взгляде, словно он знал, что это было у меня за желание. И потом уже я подпрыгнула и заверещала, потрясая кием как копьем, и сонно-размеренная обстановка в баре всколыхнулась, наши друзья даже не видели этот удар, просто повернули головы с вежливыми улыбками, и он сам им рассказывал: «Я, честно, не ожидал…» И потом, обняв меня за талию, но не тесно, без особой радости и гордости, а с какой-то задумчивой опаской скорее: «Ну, манюня, какие в тебе скрытые таланты…»