Письма к Вере - Владимир Владимирович Набоков

ждет. «Oh nо, – ответил он, – I am waiting for a Russian professor». – «But I am the Russian professor!» – «Well, you don’t look like one», – сказал он со смехом, и тут все выяснилось, и мы обнялись. Он оказался некто Ingram, профессор богословия, добродушнейший и вообще милейший. Было уже около четырех, и он обещал, что, покончив со своими делами, заедет за мной вскоре после пяти, чтобы везти меня (за пятьдесят миль!) в Coker. Чувствуя, что не успею побриться перед лекцией (обед был назначен в 6.15), я отправился (после уборной, где меня страшно прослабило) в парикмахерскую. Выбрили меня ужасно, оставив кадык щетинистым, и так как рядом на стуле дико орущий пятилетний ребенок боролся с парикмахером, пытавшимся машинкой пройтись по его затылку, старец, бривший меня, нервничал, шукал на ребенка и наконец слегка меня порезал под носом.

Только мы успели доехать с аккуратно явившимся Инграмом до первого угла, как нас окликнула тощая дама с края тротуара. Когда мы остановились, она смешалась и сказала, что приняла автомобиль наш за таксомотор и (так как все здесь очень разговорчивы) добавила, что стремится в Coker College – где учится ее дочь – и боится опоздать на лекцию русского писателя. День был, по-видимому, днем причудливых совпадений, и вот уже мы катили втроем по шоссе, беседуя о христианстве и войне, – очень хороший, но несколько утомительный разговор, продолжавшийся до самого Гарцвилля. Ровно в шесть я был привезен в великолепное имение, в великолепный многоколонный дом г-жи Кокер (belle fille основателя колледжа, майора Кокера, потерявшего ногу во время междуштатной войны и дожившего до 90 лет), и тут я гощу до вторника. Как только я ввалился, она сообщила мне, что через десять минут собираются гости, созванные в мою честь, и потому я сломя голову стал купаться и тормошить смокинговые доспехи. Я люблю тебя. Рубашка оказалась до такой степени накрахмаленной, что запонки не входили в манжеты, и кончилось тем, что одна из них покатилась под кровать (нашлась только сегодня). Наконец, видя, что уже двадцать минут седьмого, я плюнул на манжеты, полузасучил их и явился вниз «без признака нижнего белья». Интуиция подсказала мне тут же продемонстрировать отсутствие запонок, и немедленно появились чьи-то чужие запонки, и при общем одобрении одна из дам (не самая хорошенькая) вправила их в мои картонные кисти. С этой минуты начались благополучие и успех.

Фотография сюда не была послана, и потому-то неудивительно, что колледж ожидал господина с бородой Достоевского, в сталинских усах, чеховском пенсне и толстовке. Книг тоже еще не было (они пришли в пятницу – я уже второй день пишу это письмо, моя душенька, – сейчас 10 часов вечера, суббота). Поэтому президент Грин несколько дымчато представил меня очень многочисленной аудитории. Я читал о «Сommon Sense», и получилось – ну, словом, еще лучше моих обычных ожиданий. После этого был добрый уэльзлейский «пунш» и многочисленные девы. Часов в десять я вернулся с Mrs Coker домой и, заприметив на ярко освещенных колоннах фронтона интереснейших ночниц, провел около часа, собирая их в стакан с карбоной. Можешь себе представить, как я устал за этот сумбурный день – зато выспался великолепно и на следующее утро читал лекцию о Tragedy of Tragedy (чтобы покончить с темой лекций: сегодняшняя, третья – и последняя, – тоже утром, состояла в прочтении «Mlle О» – за все это я сегодня получил чек – на сто долларов, – который в понедельник разменяю).

Перед домом – огромный сад, вокруг огромные деревья, разные виды вечнозеленых дубов, а в одном углу – цветники и удивительный леденцовый запах «чайной оливы» – все это в синеве крымского лета, – и уйма бабочек. Я ловил их там после лекции, а после завтрака биологичка колледжа (нечто вроде Мак-Кош) повезла меня на автомобиле в леса – вернее, перелески у озера, где я наловил замечательных гесперид и разные сорта пьерид. Хотел Митюшеньке моему, дорогому моему, послать одного из местных широченных Papilio, но они потрепаны, и поэтому посылаю «eubule», самую видную здешнюю бабочку, – размочу и расправлю для него, когда вернусь. Трудно передать упоенье – бродить по этой странной голубоватой траве, между цветущих кустов (один тут куст в ярких, словно выкрашенных пасхальной краской, лубочно-фиолетовых ягодах – совершенно потрясающий химический оттенок, а главное дерево в окрестностях – очень нежная какая-то сосна). К западу – плантации хлопка, и благосостояни<е> многочисленных Кокеров, владеющих, по-видимому, половиной Гарцвилля, – именно основано на этой хлопчатобумажной индустрии. Сейчас время сбора – и «darkies» (выражение, которое меня коробит, чем-то отдаленно напоминая патриархальное «жидок» западнорусских помещиков) срывают его в полях, получая по доллару за сто «bushels», – сообщаю эти интересные сведения, потому что они механически остались у меня в ушах. Вечером был обед у других Кокеров (я совершенно запутался среди разных невесток, зятьев и т. д., а отец моей hostess был знаменитый художник, и его несколько академические картины и его собственный портрет – борода Uncle Sam, усы Napoleon III, – висят повсюду; beau père же ее, майор, – впрочем, я уже писал про майора). Сегодня после «Tragedy of Tragedy» я опять отправился собирать – и опять было замечательно, а после завтрака явился presbyterian minister, Smythe, страстный коллекционер бабочек и сын известного лепидоптеролога Smythe, о котором я хорошо был осведомлен (работал над сфингидами). Оба с сетками, священник и я отправились в новый локалитет за несколько миль и собирали до половины пятого; там я добыл кое-что для Bankes’a (мух Chrysoptera). В пять заехал за мной лучший теннисист колледжа, ботаник, и мы очень приятно играли (белые трусики пригодились) до шести, после чего был обед (третий день надеваю смокинг) и затем нам знакомый род академического раута в колледже. Между прочим, последним приезжим лектором был страшноватый Чарл<ьз> Морган.

Комната у меня, конечно, чудная, струнный звон кузнечиков по ночам, где-то очень далеко пыхтит поезд. Надеюсь, что на следующих лекционных пунктах будет столько же бабочек – но меньше радушия и меньше виски со льдом. Я до сих пор тут не потратил ни копейки, а Фишер мне пишет, что в Вальдоста меня готовы эбержировать сколько угодно. Завтра, кроме еще другого кокеровского обеда в соседнем поместье, кажется, никаких engagements нет и уйду подальше собирать бабочек. Тут есть одна хвостатая большая гесперида, с каким-то павлиньим пухом на теле, – очаровательная. Очень многие тут читали в «Atlantic» и «New Yorker» мои вещицы – и вообще, атмосфера такая же средне-культурная, как в Уэ<л>зли. Я рассказал все те же анекдоты и случаи, которые рассказывал на тамошних сборищах, и вообще, разливаю тот мишурный блеск, который мне осточертел. Мы со священником собрали много интересных гусениц, которых он будет выводить. Пить хочется. Все стаканы с карбоной.

Ну вот, моя душенька, полная реляция за четверг, пятницу и субботу. Надеюсь, что ты уже побывала в музее. На днях напишу Bankes’y – сообщу, что останусь несколько дольше, чем думал (между прочим, следующего интенерариума <sic> Фишер еще не прислал – только открытку насчет Вальдоста). Мне уже бешено не терпится вернуться к тебе и к музею и, только когда пробиваюсь сквозь кустарники за какой-нибудь теклой, чувствую, что стоило сюда приехать. Грин страшно и очень трогательно доволен, милый такой, жовиальный, детского типа господин. Одна дама, которая жаловалась на гусениц в саду и которой я сказал, что из них получатся хвостатые бабочки, ответила: «I don’t think so. I have never seen them grow wings or anything». Один из Кокеров рассказывал, что, когда в свое время провожал жену, отбывавшую на «Бремене» в Европу, рядом с ним какой-то немец из последних сил махал платком и орал жене, махавшей с борта: «Geh zu deine Kabine: ich bin müde!» По вечерам те, у кого дети, выходят редко, так как (несмотря на богатство) не с кем оставить ребят, – негритянская челядь никогда не ночует в домах белых, это не полагается, – а белую прислугу нельзя иметь, потому что она не может работать вместе с черными. Дяди Томы здесь сидят на каждом углу.

Напиши мне тоже подробненько обо всем. Поцелуй Анюту: я с большим