Предвестники викингов. Северная Европа в I-VIII веках - Александр Хлевов

4. Искусное владение оружием, оттачивавшееся как упражнениями, так и постоянной боевой практикой;

5. Формирование вторично-родственных связей по горизонтальным и вертикальным осям: ощущение побратимства (или реальное побратимство) с другими дружинниками и сыновняя подчиненность конунгу-вождю (своего рода приемному отцу);

6. Генерирование собственной религиозной субкультуры и собственной мифологемы: специфического и адресно-воинского микропантеона, собственных ритуалов, символов и амулетов воинской удачи и победы и т. д.;

7. Возникновение собственной версии героического прошлого в форме эпоса.

На скандинавской почве этим процессам было свойственно локальное своеобразие, в том числе:

8. Создание адекватных и чрезвычайно специфических форм самовыражения в виде скальдического искусства;

9. Активное использование в качестве основы для ведения боевых действий развитой базы судостроения;

10. Формирование специфически скандинавского института берсерков — непобедимых воинов, пользовавшихся психотропными веществами в качестве временного стимулятора и без того повышенной агрессивности и силы.

Дружинная культура, без сомнения, представляла собой во всех отношениях переходную структуру общества. В ней соединялись наиболее яркие архаические черты и элементы новой культуры. Она была квинтэссенцией и авангардом: все ярчайшие проявления устного и прикладного творчества, все главные новшества идеологического порядка, все новации социальных институтов были связаны либо с конунгами, либо с их дружинным окружением, не говоря уже о нововведениях технологического порядка в собственно военной сфере.

Но при этом следует отметить, что Скандинавия в это время — в период V–VIII вв. — активно формирует совершенно новый тип человека — самостоятельного хозяина собственного тела, души и имущества. Тип свободного и равноправного домовладельца, участника ополчения и индивидуального бойца, потенциального члена дружины выдающегося вождя, главы своего семейства, корабела и путешественника, способного к рискованным и авантюрным предприятиям — переселению в необжитые северные леса или на далекие острова, — формируется именно в этот период. Блестящая характеристика Скандинавии этого времени принадлежит перу одного из ведущих специалистов — К. Рандсборга. Он говорит о формировании здесь «открытого общества с высоким уровнем конкуренции среди его членов» — такая формулировка, в частности, предложена датскими исследователями. И это действительно так. Нигде в Европе этого периода подобных условий уже не было. Дружинная организация строго уравновешивалась существованием специфической и яркой прослойки, а вернее — мощнейшего слоя — самостоятельных бондов. Они создавали собственную культурную среду — во внешних проявлениях достаточно незначительно отличавшуюся от той, которая окружала конунгов. Длинные дома и корабли, оружие, собственные хозяйства и самостоятельное мироощущение роднили их. Биполярность этого мира придавала ему устойчивость.

Все вышесказанное заставляет усомниться в высказанном А.Я. Гуревичем предположении о том, что лишь с началом эпохи викингов начинает формироваться и принимает законченные формы осознание личностью собственной индивидуальности, как начинает обособляться от общества и сама личность. Как представляется, никаких реальных оснований для таких выводов нет. Начнем с того, что дружина, сколь бы незначительной и архаичной она ни была, раз и навсегда снимает вопрос о растворенности личности в обществе. Дружинник прежде всего и в основном — воин-индивидуал. Сколь бы ни было существенно для него осознание локтя товарища, сколь бы ни важна была взаимопомощь и поддержка, прежде всего и всегда дружинника заботит реализация собственных военных и социальных амбиций. Именно для этого он примыкает к конунгу, именно для этого он идет в бой. Средневековый бой — всегда поединок. Сам характер оружия и тактики располагал только к такому виду схватки. Излюбленный и единственный тип коллективных действий всей раннесредневековой Европы и Севера в особенности — коллективная оборона («стена щитов») всегда не более чем подготовка к атаке или крайняя мера на случай безнадежного положения в бою. Вслед за ней следует сама схватка, когда только ты и твое оружие решают исход столкновения. Только собственное воинское мастерство, частное бесстрашие и персональная удача спасут и помогут победить в бою; только персонально валькирии призывают в чертог Одина. Коллективные формы самосознания в дружинной среде допустимы лишь в сфере общей привязанности делу конунга.

Но ведь и за пределами этой среды мир состоял из индивидуальностей. Только члены семейств, да и то в основном неполноправные, могли в какой-то степени ощущать собственную «растворенность» в структуре. Однако даже свободные женщины всегда выступают на Севере как личности, отвечающие за свои поступки и обладающие собственной неповторимой судьбой и персональными чертами. Тем более это относится к владельцам хозяйств — бондам. Трудно представить себе человека, направляющего корабль с десятками домочадцев к новой неизведанной земле или обсуждающего у очага с собственными сыновьями и зятьями план какого-нибудь мероприятия класса кровной мести или набега на соседние хутора, — трудно представить его не располагающим индивидуальностью. Напротив, это наиболее индивидуализированное общество раннесредневековой Европы.

Выдвигается «неопровержимый» аргумент: да, это было действительно так, но формироваться подобный уклад мышления начал лишь с наступлением эпохи викингов, с которой он и был непосредственно связан. Думается, что здесь мы имеем дело с классической аберрацией восприятия. Главный довод — отнесение периода жизни и деятельности первого известного по имени скальда, Браги Старого, именно к IX в. Однако даже если не сомневаться в этой датировке, это ни о чем не говорит. Скальды, несомненно, существовали и ранее этого времени — мы застаем традицию скальдического стихосложения в готовой и очень сложной форме, предполагающей длительный период формирования. К тому же вся коллизия с добыванием «меда поэзии» принадлежит образу Одина, что однозначно уводит нас в достаточно глубокую древность. Строго говоря, весь антураж рунической культуры — с именами собственными на предметах вооружения; с горделивыми надписями мастеров («Я, Хлевагаст, сын Холти, сделал рог» начертано на роге из Галлехус) — еще более выразительными, чем подписи под эпитафиями на рунических камнях XI в.; с персональной (!) ответственностью за начертание магической надписи, открывавшей канал воздействия на мир, — все это плохо вяжется с представлением о растворенном в социуме германце и тем более скандинаве. Тезис о зарождающемся осознании индивидуальности должен быть отвергнут как безусловно несостоятельный.

Бич и проклятье гуманитарных дисциплин о прошлом — пресловутая «модернизация» событий и мышления людей отдаленных эпох. Считается, что все беды в восприятии хронологически дистанцированных культур коренятся в том, что мы смотрим на их мир современным взглядом. Как представляется, в случае со Скандинавией раннего Средневековья мы должны бороться с обратным явлением — с искушением все время совершать насилие над собственным разумом и пытаться архаизировать наше мышление, реконструируя восприятие древнего скандинава, Корень зла все в том же признании общества Севера полупервобытным или, вернее, отнесение его культуры к категории «разлагающихся первобытнообщинных». Напротив, скандинавская культура была вполне достаточно модернизирована для того, чтобы мы претендовали на право постижения ее закономерностей непосредственно. Естественно, это предполагает определенные допущения и признание существенных отличий ее от современной культуры. Скандинавская культура была архаичной, но не архаической, по крайней мере, с первых веков н. э., существенно изменив свой облик в середине I тысячелетия.