Океан для троих - Реджи Минт

ее светлость проплавает в своих диких далях еще лет пять и только потом остепенится, ну или останется лежать там, на дне. Однако она вернулась, целая и невредимая, с наградами, получив временное увольнение лично от Его Величества за заслуги перед страной. При этом за какие такие заслуги — никем не оглашалось, что подливало таинственности в костер любопытства.

Впрочем, ее сиятельство поводов для сплетен не давала — привела в порядок поместье, наладила продажу зерна и шерсти с ферм, что ей принадлежали, и зажила тихой, степенной жизнью порядочной незамужней леди.

Возилась с ремонтом дома всю зиму — лично нанимала мастеров и следила за работами, а к апрелю неожиданно для себя оказалась помолвлена.

Неожиданностью это только для леди стало, остальные предвидели: охоту-то на ее светлость устроили знатную. Почитай, все женихи в городе, особенно кто постарше, пришли в полную боеготовность, и в сумке у мальчишки-посыльного не переводились приглашения на рауты и охоты.

Жених был… Тут Мелисса вздохнула. Грешно сразу плохо думать о будущем хозяине, но собственные мысли, как воду в ручье, удержать не выходило.

Жених был неплох — высокий, приятный, еще не старый — всего-то на три года старше леди, воспитанный. И смазливый. С очень хорошей фигурой и недостачей в голове умных мыслей. Как у статуи в парке — все ушло в гладкость лба. Впрочем, от таких умничать и требовалось — лишь бы хорошо стрелял на охоте, понимал, к какому мясу требовать бренди, и знал, кто выиграл битву при Трувилле.

Этакий идеал с картинки газеты о светской жизни, рядом с которым любая женщина кажется хрупкой и миниатюрной.

Цену этому принцу Мелисса знала — жених был не то чтобы дурен или прятал изъян, но уж больно склочным нравом обладала его мамаша, а яблоня не родит груши, это все знают.

Так что первые года три этот статуй будет обживаться, а дальше появится наследник, а этот будет тискать девок по закрытым заведениям, да пить вечером ром без меры, ссылаясь на тоску. А еще наверняка натащит в дом своих слуг, чтоб поживее у супруги прибрать все дела, а заодно и барыши.

Хорошо, если ей, Мелиссе, место в поместье останется.

Нет, не годится плохо про будущего господина думать — почувствует.

— Миссис Тэтчвуд, миссис Тэтчвуд! — на дорожке показался запыхавшийся поваренок. — Мистер Симон велел сказать, что вишня прокисла.

Миссис Тэтчвуд устало выдохнула:

— Так беги скорее в деревню — у Литиции сад, наверняка осталась еще часть урожая, скажи под мое слово, пусть даст сколько надо.

И снова стала загибать пальцы по количеству завершенных дел. По всему выходило, если и забыли, то какие-то мелочи.

Приподняв тяжелые юбки, Мелисса решительно зашагала в сторону конюшен — там она еще сегодня не была. Плох будет будущий господин или хорош — время покажет, а в доме должен быть порядок уже сейчас.

За заботами миссис Тэтчвуд не заметила, как пробило девять.

В половину десятого в главные ворота парка торжественно проехала свадебная карета для невесты, вся в лентах. Жених же следовал за ней на кауром жеребчике, который был скромен и вряд ли прельстил бы даже кочевника.

Батюшка, который здорово прогорел на греческих медных рудниках, похоже, отдал последнюю животину.

Такое сватовство до мезальянса не дотягивало самую малость, и то не шептались об этом скорее из любви к ее светлости: всем известно — женщины на службе мало себя блюдут. А тут море, месяцами вокруг только команда, а тело — плохой советчик, но отличный командир, особенно молодое и требующее любви. Так что у жениха прекрасно видят глаза, что пытаются загрести руки. И вряд ли после сегодняшней брачной ночи от леди потребуется вывесить на балкон простыню. Да и того, кто такое потребует, хозяйка скорее на той же простыне и подвесит. На балконе.

Если бы леди Вильямс была бы победнее и не получила бы королевских наград, претендентов на ее руку было бы куда меньше. Ну а с золотыми хозяйка всем была хороша.

Пока в ворота въезжали будущие родственники, пока их вынимали из экипажей, пока ряженный в темно-синий мундир ни дня не служивший жених пытался показать всем чудеса дрессировки своего коня, который больше всего желал в стойло и подальше от идиота-хозяина — время незаметно подкралось к десяти, и миссис Тэтчвуд заняла свой почетный пост у двери храма. У другой створки встал жрец.

Согласно традиции, они должны были торжественно распахнуть двери перед женихом, принимая его как нового хозяина, а после дать зайти родне и гостям.

Внутри, у благоухающего алтаря, увитого нежными розовыми лилиями, суженого должна была ожидать невеста. В воздушном белом платье, расшитом жемчугом, и фамильных драгоценностях. Прекрасная, нежная и красивая, как богиня.

Мелисса вздохнула.

Личный слуга ее светлости — крайне неприятный во всем, что было не связано с морем, мистер Смит, отвечал целиком и полностью за платье леди, а также за ее лошадь, на которой планировалось ехать обратно до крыльца поместья, и еще за сотню женских мелочей, из которых и состоит, по сути, настоящая благородная леди.

Почему такие тонкости вдруг доверили самому настоящему солдафону, мало того, обладающему мерзким характером, миссис Тэтчвуд не знала, но с ее светлостью не спорила. По сравнению с туманным будущим и новым хозяином поместья это, конечно, были сущие пустяки. Обычно мистер Смит справлялся, хотя и был, по мнению миссис Тэтчвуд, крайне неприятным типом.

С утра она пару раз успела обменяться с ним новостями, и тот, посасывая мундштук пустой трубки — в доме, кроме библиотеки, строго-настрого запрещалось курить, — степенно ответил, что у него уже месяц как все готово и чтобы она не приставала к нему с глупостями.

Мелисса посчитала ниже своего достоинства пререкаться с наглым типом и теперь изводила себя волнениями — а вдруг мистер Смит позабыл какую-то важную мелочь. Например, потерял кольца. Или добавил рома в пунш. Или приказал оседлать для невесты норовистую уэльскую кобылу, которую неделю как купили на торжище у какого-то желтоглазого типа. Ох, лучше бы она обо всем его расспросила…

Впрочем, теперь было поздно.

Невеста уже поджидала жениха за высокими резными дверями, а сам будущий владелец, лучезарно улыбаясь гостям, в компании своего прощелыги-батюшки и томной пухлой матушки, сделал первый шаг на алую ковровую дорожку, ведущую к храму.

Мелисса Тэтчвуд, поборов подступившие слезы, промокнула уголки глаз платком, прошептала подошедшему жениху:

— Благослови вас боги! — и потянула на себя тяжелую створку из мореного дуба.

Жрец открыл вторую, и они замерли как два