Тотальная война - Олег Маркеев

Солнце уже поднялось на высоту, полагающуюся для десяти часов утра и по-летнему грело черепичные крыши. Пряничные домики пялили на главную улицу окошки, маленькие и тусклые, словно глазки откормленной хрюшки. Тишина вокруг стояла деревенская. Горожане давно проснулись и заняли рабочие места и наблюдательные пункты.

Максимов с Кариной сидели на открытой веранде кафе. Лениво потягивали сок через трубочки. Ждали, когда принесут заказ. После бешеной гонки по шоссе ход времени сейчас сделался ощутимо тягучим. Казалось, еще немного, и вообще остановится, увязнув в клейком сиропе провинциального утра.

Максимов не без удовольствия отметил, что у Карины стала развиваться благородная привычка хранить взаимное молчание. Трудно выносить присутствие человека, который щебечет обо всем, а точнее — о себе, любимом, когда ты молчишь. Хорошо, когда есть темы для разговора, интересные обоим, но когда можно просто молчать, думая каждый о своем, и при этом тишина не становится в тяжесть, — это счастье.

Он ожидал, что нервное напряжение у Карины выльется в водопад слов. Напрасно. Возможно, перетерпела. Мотоцикл, в отличие от автомобиля, имеет одно важное преимущество — из-за ревущего вокруг ветра говорить абсолютно невозможно. Впрочем, в молчании Карины не было ни толики упрямства или скрытого умысла. Она, как и Максимов, просто наслаждалась тишиной и покоем, словно, как и он, пришла к немудрящей истине: «К чему слова? Пронесло — и слава богу».

Кельнер принес заказ, сноровисто расставил тарелки, выдержал паузу и степенно удалился.

Карина сразу же набросилась на еду. Максимов подождал, когда закончится выпуск новостей: светящийся цветной прямоугольник телевизора, висевший над стойкой, был хорошо виден через полупрозрачные стекла кафе. Телевизионщики прозевали сенсацию. Ни слова, ни кадра о перестрелке в лесу под Берлином, ни намека на трупы арабов в доме Гаусарбайтеров.

«В августе, когда на новости сущий голод, такое невнимание к сенсации странно. Один труп утаить легко. Но тринадцать?! Положим, арабов в Берлине „зачистил“ сам Энке. А субботник кто устроил в лесу? Собрать трупы, оружие, гильзы, замыть кровь, утилизировать все так, чтобы концов не оставить. Отвести на конспиративные квартиры исполнителей. Лишних убрать, нужных увести из-под удара. Для этого нужна организация».

На секунду пред глазами с фотографической четкостью возникло мертвое лицо Энке. Максимов отогнал видение и принялся за бифштекс. Он оказался с кровью. На аппетите Максимова это уже сказаться не могло. Ассоциации и рефлексию можно оставить на десерт.

— Я видел магазинчик. После завтрака зайдем, надо купить что-нибудь из одежды. Лично я в этом комбезе чувствую себя аквалангистом без ласт.

Карина прожевала кусок мяса, проглотив, обронила:

— Жаль.

— Что?

— Байк жалко бросать. Классный агрегат.

— Ну не гнать же его через границу. С такими номерами нас не пропустят.

— Вот и говорю: жаль.

— У тебя в Москве не хуже.

— Туда еще попасть надо, — со вздохом сказала Карина. Это был первый признак постстрессовой усталости, и Максимов насторожился.

Карина отложила вилку. Подперла щеку кулаком. Отвернувшись, прищурилась на солнечный свет, разлитый по мостовой.

Максимов ел, исподтишка наблюдая за ней. Ждал. Близость смерти не проходит бесследно. Некоторые ломаются задолго до того, как опасность станет реальностью. Это худший вариант. Если не погибнут, скованные страхом, всю жизнь будут носить в себе страх. Здоровое большинство болеет страхом после. Это лишено смысла, потому что угрозы уже нет, но вполне терпимо.

— Галчонок, только честно, страшно было? — наклонившись, спросил Максимов.

Карина судорожно вздохнула и кивнула.

— Никогда не боялась так, — с трудом произнесла она. — Они так страшно кричали… И железо гаража грохотало, будто они бились об него. Это их от выстрелов так швыряло?

Максимов кивнул.

— Но страшно стало не от этого. Конечно, тоже не сахар. — Карина на секунду зажмурилась, как делают дети, вдавливая назад слезы. — Когда тень появилась в окне, я жутко испугалась. Знаешь, чего? Что не успею выстрелить первой. Никогда даже не представляла, как это страшно — бояться опоздать. А еще говорят, что в человека тяжело выстрелить!

— Теперь ты знаешь, что это страшно легко.

— Очень точно сказал: страшно и легко.

Карина поковыряла вилкой салат.

— Знаешь, Максим, никак не пойму, что со мной происходит, — задумчиво произнесла она. — Словно горная. река несет. Умом понимаю, что надо выбираться на берег. Но не хочу. И страшно, и жутко, и легкость какая-то неестественная.

— И когда это началось?

— Как папа появился, — немного подумав, ответила Карина. — А уж когда ты нарисовался, так вообще все пошло вверх тормашками. Только ты не подумай, что я жалуюсь! С вами, как… Как с «тарзанки» прыгнуть. И страшно до колик, и знаешь, что ничего не произойдет. В последнюю секунду обязательно вытащите.

— Если это комплимент, то спасибо. Только пойми, до бесконечности везти не будет.

Карина, не глядя, подняла бокал с водой, сделала глоток.

— Пока ты рядом, мне все равно.

Максимов решил, что лучше промолчать.

К кафе бесшумно подрулил «шестисотый» «мерседес». Остановился с тяжеловесной солидностью, словно адмиральский катер отдал швартовые. Из салона на мостовую вступили мужчины, такие же вызывающе элегантные, как их машина. Все были одеты в черные костюмы с черными косоворотками. Солнце играло на лакированных туфлях. Мужчины были темны лицами, черноволосы и гордо несли свои могучие, как клюв орла, носы.

«Сюда бы тех ветеранов из дивизии „Гитлерюгенд“. Стариков бы дружно кондратий хватил», — мысленно усмехнулся Максимов, рассматривая горцев.

А они дружно повернули головы налево, разглядывая «Хонду», припаркованную у тротуара. Поцокали языками. Потом медленно развернули орлиные профили, уставились на единственных посетителей кафе — Максимова и Карину. Вид затянутой в кожу Карины с низко расстегнутой на груди змейкой произвел неизгладимое впечатление. Дети гор вновь поцокали языками, но уже тише.

Пристроившись вслед старшему, гуськом поднялись по лестнице и проследовали внутрь кафе.

— Местная мафия прибыла на завтрак, — понизив голос, прокомментировал Максимов. — Куда не плюнь, всюду живет наш бывший дружный советский народ.

— А что, немцы уже вымерли? — с иронией поинтересовалась Карина.

— Можно сказать, что так. Всех пассионариев в войну повыбило. А если кишка тонка поставить чужака на место, приходится улыбаться и терпеть. В школе учила, как пала Византия?

— Византия пала под ударами османов в тысяча четыреста пятьдесят третьем, — без запинки ответила Карина.