Тотальная война - Олег Маркеев

Навигатор осторожно стряхнул столбик пепла с сигареты.

— Во всем этом отрадно только одно — до последней минуты он постарается сохранить тебе жизнь. Чтобы потом выставить новым Гаврилой Принципом.[51]

— Не имею ни малейшего желания, — поморщился Максимов. — Вот уж что мне не свойственно, так это тяга ко всемирной славе.

Губы Навигатора дрогнули в слабой улыбке.

— Тем не менее все идет именно к этому. — Голос его сделался сухим и резким. — Если не удастся получить достоверных данных о причастности Винера и его организации к провокации в Мертвом городе, под ударом окажемся мы. Оправдаться будет чрезвычайно сложно. — Навигатор выдержал паузу. — Я вынужден оставить тебя полностью в автономном режиме. Никаких контактов, никаких нитей, ведущих к Ордену. Ты опять один, Странник.

«Вот и все. Рано или поздно это должно было случиться, — подумал Максимов. — Пойди туда, не знаю куда. Добудь то, сам не знаю что. А если останешься в живых, то позавидуешь мертвым».

Максимов мелкими глотками допил остывший кофе. Почерпнул пальцем коричневую кашицу, отправил в рот. Зажмурившись, стал жевать, полностью сосредоточившись на горько-терпком вкусе во рту. Постарался ощутить малейшие оттенки этой вкусной горечи, насладиться до последней капельки. Нехитрое упражнение по переключению внимания позволило успокоить бешеную скачку мыслей.

«Как там сказал Брандт? — Максимов на секунду вытащил из памяти морщинистое лицо старого гнома и сразу же вспомнил его слова: — „Если все предопределено заранее, надо иметь мужество позволить судьбе свершиться“».

Странник занимал в иерархии Ордена особое положение. Он мог получить право на контакт с любым членом Ордена, но о существовании его самого знал только узкий круг. Страннику разрешалось самому искать пути достижения цели. Но привилегия имела и обратную сторону. Странник, как правило, действовал в одиночку. А одним всегда легче пожертвовать, когда вопрос стоит о безопасности многих.

Максимов отставил чашку.

— Мне пока не ясно одно. Почему в деле фигурирует именно брактеат из Ретры? С ним столько связано и столько вокруг него накручено, что вполне хватит на отдельную операцию. А Винер выбросил его в качестве наживки.

— С одной стороны, ход безупречный. На наживку клюнули все. Ты, надеюсь, представляешь, какой ажиотаж царит в спецслужбах? С другой стороны, тайной подоплеки не может не быть. Винер мистик и, безусловно, вкладывает некий сокровенный смысл во все, что он делает, — задумчиво произнес Навигатор. — И все же для нас это тоже пока загадка.

Навигатор, отвернув манжету, посмотрел на часы.

— Кстати, некий фээсбэшник развил неуемную активность. Пытается свалить все в одну кучу: труп в твоем подъезде, — дело закрыто, можешь не беспокоиться, — и смерть Гусева, и все прочее, что произошло в Калининграде.

Максимов усмехнулся, вспомнив визит «майора».

— Я уже принял меры, — продолжил Навигатор. — Его успокоят. Один наш общий знакомый вызвался помочь.

Пальцы Навигатора почесывали кота за ухом. Гринго млел, сладострастно урча. Ему было абсолютно невдомек, что человек, на чьих коленях он грелся, только что привычно легко переломил судьбу другого человека.

«Не думай о секундах свысока», — требовало радио голосом Кобзона.

Николаев и без подсказки патриотического баритона понимал — времени в обрез. Но, памятуя о второй части строфы из песни, той, где пули свистят у виска, решил не рисковать. Эту привилегию он решил оставить Лешке Парамонову. Если тот счел нужным рассматривать командировку в Калининград как боевое задание, то зачем человека в этом разубеждать? Лишь бы работал.

Судя по кратким докладам — звонил Парамонов раз в день — работалось Лешке вдали от начальства легко и весело. По личным негласным каналам Николаев получил информацию, что со здоровьем у друга все нормально, в смысле — запой от пьянящего воздуха свободы не наблюдается.

Список, что оставил ему Парамонов, Николаев в лучших чекистских традициях сжег в пепельнице, а пепел спустил в унитаз. Правда, предварительно запомнил. Никакого желания инициативно выходить на контакт с теми, кто, со слов Парамонова, курирует специалистов узкого профиля, прошедших подготовку по линии ГРУ и КГБ, не было. И не могло быть. До сего дня, даже в самые мрачные периоды карьеры, Николаев не замечал у себя склонности к суициду.

Долгий опыт конторского житья подсказывал ему более безопасный и тем не менее гарантированно успешный путь. Николаев знал, какую слабость питает начальство к простым, ярким и перспективным идеям, В чем тут секрет, догадаться сложно; то ли дело в природном скудоумии руководства, по определению не способного самостоятельно придумать нечто оригинальное, то ли в потаенном зуде к переменам, как форме бюрократического самовыражения, но хорошо отработанная и грамотно доложенная идея производила на руководство магическое действие, как пляска шамана на дебильных соплеменников. В этом Николаев имел шанс убедиться.

В одном перестроечном году, когда уже стало ясно, что по-старому жить не дадут, а как жить по-новому, не знает никто, Николаева посетила гениальная идея. Тогда, как и сейчас, обстановка в управлении была кризисной. Архивные агенты и бывшие подопечные Пятого управления шельмовали родной КГБ во всех газетенках. А чекисты только прядали ушами, как пес, которому газетой шлепают по морде, а команды «фас» не дают. Чтобы снизить накал оплевательства, переименовались в Управление по защите конституционного строя. Не помогло. Быстро выяснилось, что плюют в морду, а не на вывеску.

Генсек лишь разводил руками и требовал перестраиваться, что в переводе на нормальный язык означало: либо придумайте, чем заняться, либо ищите новую работу. На вольные хлеба в то время опера не стремились. Кто дожидался пенсии, кто — команды «фас». На площадях бурлили митинги, кооператоры зарабатывали первые миллионы, бандиты учились работать утюгом и с калькулятором, партийцы прятали золото, а двуликий Гдлян-Иванов обещал посадить все Политбюро. Человеческий океан на одной шестой части суши бурлил и клокотал, а Большой дом на Лубянке, как айсберг в этом океане, ждал, куда вынесет.

Николаев крепко задумался. Майор — это звучит гордо, когда служишь. В народном хозяйстве отставной майор выглядит придурком, травмированным на всю жизнь уставом и секретными приказами. Да и куда идти? Не в музей же, где даже последняя уборщица за глаза называет тебя «искусствоведом в штатском». И тут как раз кстати подвернулась командировка. Везли из Твери в Москву десять листов графики в дар Германии от частного коллекционера. В соседнем купе дремали здоровяки из «Альфы», той, что скоро прославилась на весь мир отказом выполнить приказ. Но Николаев, естественно, этого знать не мог. Зато отлично представлял, что его ждет в Москве. Полный служебный тупик. И от безнадежности и вагонной тоски его озарило. Идея! Простая и эффективная, как все, рожденное от отчаяния.