Борис Слуцкий - Илья Зиновьевич Фаликов

не в результате научной дискуссии, а с помощью лживых и сенсационных фельетонов «Огонька».

Прошу Вашего вмешательства.

Борис Слуцкий,

член КПСС с 1943 года. Партийный билет № 4610778.

На стол генсека это письмо попало с недоброжелательной сопроводительной справкой:

Автор письма Б. Слуцкий считает неправомерным появление в журнале «Огонёк» (№№ 16, 23, 24, 26 за 1968 г.) статей об отношениях В. Маяковского с его семьёй и другими.

Тов. Слуцкому сообщено, что редакциям газет и журналов предоставлено право самим решать вопрос о целесообразности публикации тех или иных статей, не имеющих официального характера.

Зам. зав. Отделом пропаганды ЦК КПСС Т. Куприков

Зав. сектором В. Власов

4.VI.68 г.

На справке помета: «В архив. 8.VII/68 г. Яковлев».

Дело тянулось долго. В 1978 году вышел первый том 12-томного Собрания сочинений В. В. Маяковского (издание «Библиотеки “Огонька”»). В первом томе в пространном комментарии к одному из мест автобиографии Маяковского «Я сам»: «РАДОСТНЕЙШАЯ ДАТА. Июль 915-го года. Знакомлюсь с Л. Ю. и О. М. Бриками» — было повторено всё, что писалось в огоньковских статьях. Не была напечатана реплика Константина Симонова «О пользе добросовестности», написанная в октябре 1978 года для «Нового мира» по случаю выхода первого тома.

И вечный бой...

В августе 1968-го войска стран Варшавского договора вошли в Чехословакию. Евтушенко написал «Танки идут по Праге». Стихотворение мгновенно разлетелось по миру. Реакция Слуцкого на эту вещь нам неизвестна, но можно предположить: не одобрял. Государственник, он думал о стойкости державы и прочности связей с союзниками. Но камень на душу лёг наверняка. Тем более, что на Красную площадь вышли восемь молодых людей с протестом, зачитанным с Лобного места, и были тут же арестованы. Старой знакомой, некогда пламенной непримиримой комсомолке, Слуцкий сказал с усмешкой:

— Если вы не вышли на Красную площадь, значит — постарели.

В Чехословакии Слуцкого очень любили, всегда тепло встречали, считали его одним из крупнейших поэтов XX века, щедро печатали его стихи в литературной периодике и в антологиях, но первая книга на чешском языке появилась в 1985-м. В 1961-м в Братиславе вышла первая зарубежная книга Слуцкого — переведённый на словацкий язык сборник «Время». В декабре 1961-го он посещал эту страну.

Он был не один в таком достоянии. То же самое испытывал Твардовский.

В ту пору — сентябрь 1968 года — Самойлов писал Слуцкому:

Здравствуй, Борис!

Я уже больше двух недель в больнице. До этого чувствовал себя очень скверно, как оказалось, для этого были серьёзные основания. Мой друг детства профессор Рожнов посмотрел меня и нашёл, что нервы, а также (и особенно) сосуды сердца у меня в прескверном состоянии. Велел немедленно прекратить пить (ни грамма!). Он предложил мне лечь в его отделение при (не пугайся!) институте Сербского. Отделение это наркоматическое, т. е. здесь отучают, и кажется успешно, от алкоголя. Я решил пойти сюда, несмотря на всю непривлекательность обстановки, ибо считал, что в обычном кругу пить не брошу, да и не смогу толком организовать лечение. Место своего пребывания я держу в секрете, потому что неохота, чтобы это разошлось кругами по Москве, да ещё с обычными прибавлениями. Так что и ты никому не говори, где я, а слухи опровергай.

Неясное, неопределённое время. О том своём личном времени Самойлов сказал:

Приобретают остроту,

Как набирают высоту,

Дичают, матереют,

И где-то возле сорока

Вдруг прорывается строка,

И мысль становится легка.

А слово не стареет.

(«Приобретают остроту...»)

Следил ли Слуцкий за своим возрастом? С его любовью к счёту это было неизбежно. Странное дело — неустрашимый Слуцкий боялся старости.

Уже хулили с оговоркой,

уже хвалили во всё горло,

но старость с тщательностью горькой

безоговорочно припёрла.

Она суммарные оценки

с понятным ужасом отводит,

она нас припирает к стенке,

но разговоров — не разводит.

Она молчит. Стыдится, верно,

поднять глаза на нас, и всё же

с ужасностью обыкновенной

она идёт, как дрожь по коже.

(«Уже хулили с оговоркой...»)

В октябре 1969 года ушёл патриарх словесности Корней Иванович Чуковский. Слуцкий проводил его в последний путь прочувствованным словом:

Весь русский XX век читал его. Все возрасты были покорны этой любви. Сначала это были старшие возрасты, интересовавшиеся думскими отчётами. К. И. рассказывал мне, когда разговор почему-то зашёл о П. Н. Милюкове, что тот выписывал ему едва ли не первый крупный гонорар — сторублёвку. <...>

ОН БЫЛ ПРАВ. Если Чуковскому-критику будет поставлен отдельный памятник, на нём следовало бы написать именно эти слова. Он был прав, если не всегда, то слишком часто.

Он был прав, когда смеялся над эгофутуристами и когда извлёк из забвения Слепцова. За одного Слепцова ему полагается вечная память и вечная благодарность.

Он был прав, когда в маленькой статье «Мы и они» предсказал появление массовой культуры и дал набросок её теории. Он был прав.

Борис Слуцкий не имел детей.

В 1971 году он напечатал в «Юности» (№ 8) стихотворение «Отец».

...Я помню, как я приехал,

вызванный телеграммой,

а он лежал в своей куртке —

полувоенного типа —

в гробу — соснового типа, —

и когда его опускали

в могилу — обычного типа,

тёмную и сырую,

я вспомнил его

выключающим свет по всему дому,

разглядывающим наши письма

и дающим нам образование.

В рукописи после опубликованного текста — запятая и строка «и тихо заплакал».

Так и начались его 1970-е годы.

В семидесятых рождались уже поэтические правнуки Слуцкого. В 1974 году на Урале родился Борис Рыжий. После его ранней самовольной кончины в 2001 году Д. Сухарев писал: «Для него остались значимы и поэты Великой Отечественной (в первую очередь Борис Слуцкий), и поэты тридцатых (больше других Владимир Луговской)». Не только.

Там тельняшку себе я такую купил,

оборзел, прокурил самокрутками

пальцы.

А ещё я ходил по субботам на танцы

и со всеми на равных стройбатовцев бил.

Боже мой,