Внуки - Вилли Бредель

— Эй ты… Иды зуда! Марш ко мне!

Девушка нерешительно встала, подошла ближе и подняла на солдат большие испуганные глаза. С помощью нескольких русских слов и, главное, жестов Пецлав объяснил ей, что нужно развести огонь, — погреться, мол, надо…

— Нет, не в амбаре, — кричал он. — Здесь, на улице. — Он показал на Герберта. — Для него!

Девушка кивнула. Пецлав запер ворота амбара и передал ключ Герберту.

— Запрешь ее потом.

Девушка притащила лежавшие под покосившимся навесом трухлявые полугнилые поленья и охапку соломы. Руками расчистила она от снега место, указанное унтер-офицером, и искусно сложила дрова над сухой соломой.

— По крайней мере, не будешь мерзнуть, — сказал, уходя, Пецлав.

Герберт молча следил за девушкой. Размеренными движениями, украдкой поглядывая на него, она складывала костер.

Кончив, она выпрямилась, пристально посмотрела Герберту прямо в лицо и сказала почти что на безупречном немецком языке:

— У меня нет спичек.

— Что-о?.. Ты говоришь по-немецки?

— Да.

— Где ж ты выучилась?

— В школе.

— Здесь?.. Здесь, в деревне?

— Да, в деревне.

Первой мыслью его было: шпионка. Но в следующую секунду он улыбнулся. Шпионка? Какая глупость! Ведь это еще ребенок. Ему все же никак не верилось, чтобы в русской деревенской школе преподавали немецкий язык.

Герберт вынул из кармана спички и поджег солому. Закурив сигарету, он искоса наблюдал за девушкой; та опустилась на колени и раздувала огонь.

— Люди, те, что в амбаре, это все партизаны, да?

— Партизаны там. — Девушка показала в сторону леса.

— Ага, значит, ты знаешь, где находятся партизаны?

Девушка испуганно вскинула глаза. На короткий миг взгляды их скрестились. Потом она спокойно сказала, и в голосе ее даже прозвучала гордость:

— В каждом лесу есть партизаны.

— Как тебя зовут? — спросил Герберт.

— Ольга.

— А сколько тебе лет?

— Шестнадцать.

— Родные твои тоже здесь? — Герберт показал на амбар.

— Да, моя мама тут.

— А отец?

— Он… не знаю. В лесу, наверно.

— Так-так. У партизан, значит.

Ольга молчала.

— Ты одна у матери с отцом?

— Нет, у меня три брата.

— А они где?

— Они?.. Там же, где отец.

— Слушай, Ольга, ты знаешь, зачем вас заперли здесь?

— Знаю.

— Ну, зачем?

— Нас хотят убить.

Герберт Хардекопф отпрянул, точно его ударили по лицу. Он растерянно пробормотал:

— Кто… кто хочет вас убить?

— Ты.

Девушка направилась к навесу, чтобы принести еще дров. Герберт сказал, что он сам это сделает. От тревоги и страха у него перехватило дыхание. Ему было стыдно посмотреть в глаза этому ребенку. Не отдавая себе отчета, что он делает, он подошел к амбару, открыл ворота и жестом велел девушке войти внутрь.

Она медленно направилась к амбару. Прошла мимо Герберта, даже не повернув головы.

Он поспешно запер ворота.

III

Ноябрьская ночь опустилась быстро. Светлая, но неясная: без конца падал снег. Широкая равнина до самого горизонта лежала под толстым белым покровом. Герберт Хардекопф, как он ни напрягал зрение, видел лишь ряд деревьев вдоль шоссе. Снежная завеса скрывала даль.

С северо-запада послышались орудийные залпы. Стреляли оттуда же, откуда вчера и позавчера. Ни ближе, ни дальше. Герберт научился безошибочно определять по слуху направление звука. За три дня, значит, они вперед не продвинулись. Он думал о том, какое огромное количество танков прошло за последние дни через Красиково. Не считая гранатометов и артиллерийских батарей. Повсюду поговаривали о новом широком наступлении. А вперед они все-таки не продвинулись. Жорж Дрезе рассказывал Герберту, что у захваченного в плен русского офицера спросили: «Почему вы не отступаете внутрь страны? Ведь Россия велика…» — «Нет, нет, — ответил офицер, — нам больше некуда отступать. За нами Москва». Русские ожесточенно защищают свою столицу. Поможет ли им это? До сих пор немецкие танки брали любые препятствия. И Герберт поймал себя на том, что у него вовсе нет желания, чтобы танки взяли и это препятствие, имя которому — Москва. Он знал, что, если не возьмут Москву, значит, не будет зимних квартир и хорошего довольствия. Ну, что же! Разве он воюет за зимние квартиры и хорошее довольствие?.. А за что он, в сущности, воюет?.. Виктор Брентен в Москве. На каком-нибудь участке фронта они, может, еще окажутся друг против друга… Но нет, этого не случится, русские не возьмут в армию немца. Вероятнее всего, Виктора интернировали, и он сидит где-нибудь в лагере. Нет, это тоже не так, поправил себя Герберт, Виктор-то антифашист. Антифашист?..

А разве он, Герберт, не антифашист?

Герберт Хардекопф испуганно оглянулся, точно боясь, что его мысли могут подслушать.

«Опасные это мысли», — подумал Герберт. Мысли, которые могут стоить ему жизни. Но вопрос был поставлен: «Кто я: антифашист? Если нет, значит, фашист?..» Такой вывод он отверг. Никогда и ни за что он не будет фашистом. Но он же воюет за дело фашистов. Он караулит заложников, взятых фашистами. Все русские, естественно, антифашисты — ведь они борются с фашистами. Опасные мысли! Эти опасные мысли буравили мозг Герберта Хардекопфа. Не раз уж они занимали его, но никогда еще так властно не вгрызались в душу, никогда не волновали так. Все теснее и теснее смыкались они вокруг главного вопроса: кто он? Он караулил несколько десятков врагов фашистов, а фашисты были его, Герберта, врагами; ведь он-то социалист и антифашист, а караулит антифашистов, которых фашисты хотят расстрелять. Он караулит их. Не исключено, что ему прикажут даже стрелять в них. Ни за что на свете он этого не сделает. Ни за что! Но он караулит их, следит, чтобы они не ушли от рук своих убийц. Значит, он… Значит, он делает все, что хотят фашисты?

Небольшой костер у его ног почти погас. Ночной ветер, резкий, ледяной, пронизывал насквозь. Но на разгоряченном лбу Герберта Хардекопфа выступила холодная испарина. Он предчувствовал, ощущал, чуял, что стоит перед шагом, решающим всю его дальнейшую жизнь. Он еще не связывал этого со своими размышлениями, хотя они-то и взбудоражили его. И опять он вспоминал о Викторе и думал, что Виктор, наверное, в Москве. По ту сторону. С антифашистами… Там, где следует быть.

Мела снежная вьюга — погода, как бы созданная для беглецов, если знать дорогу. А если все сорвется?.. Если сорвется, он успеет пустить себе пулю в лоб раньше, чем его схватят…

Нет, бежать нельзя.

Его самого разочаровал такой вывод. Нельзя, действительно никак нельзя. Пострадают родные. Отца, мать бросят в концлагерь, а может быть, и расстреляют. И Отто тоже заставят расплачиваться за брата. Нет, он не может, он не имеет права причинить им такие страдания.

Он затоптал ногой уголья, оставшиеся от костра.