Седьмая функция языка - Лоран Бине

Симон пробегает по списку проголосовавших и не может сдержать возмущения: «Твою мать, эта гнида Жак Медсен[508]… бездарь Жак Дютур[509]… и рекламщики, конечно, новое отродье… Франсис Юстер?![510] И этот подонок Элькабаш – за кого он проголосовал?.. за старого мракобеса Повеля!..[511] и за нашего фа́шика Ширака, ну охренеть!.. Козлы!»

Байяр выглядывает в гостиную: «Ты мне?»

Симон бормочет нечто невразумительно-нечленораздельное; Байяр возвращается к плите.

Выпуск П.П.Д.А. заканчивается, после новостей – прогноз погоды Алена Гийо-Петре[512], который обещает, что этот холодный май (12 градусов в Париже и 9 в Безансоне) наконец станет солнечным.

После рекламы появляется голубая заставка, на которой под помпезную музыку с тарелками и духовыми возникает надпись, сообщающая о начале дебатов «в преддверии выборов президента Республики».

После заставки показывают двух журналистов, которые будут вести эфир.

«Жак, давай сюда! – кричит Симон. – Начинается». Байяр выходит в гостиную к Симону с двумя бутылками пива и кубиками сыра в обертке. Открывает бутылки, пока Жан Буассонна, выбранный Жискаром журналист, обозреватель радиостанции «Европа-1», в сером костюме и полосатом галстуке объявляет программу вечера, всем своим видом давая понять, что сбежит в Швейцарию, если победят социалисты.

Рядом Мишель Котта, журналистка РТЛ[513]: черная копна на голове, блестящая помада, блузка цвета фуксии, лиловый жилет, нервно улыбается и делает вид, будто что-то записывает.

Симон не слушает РТЛ и спрашивает, что это за матрешка в розовой кофточке. Байяр глуповато усмехается.

Жискар выражает надежду, что дебаты будут полезными.

Симон пытается зубами отогнуть язычок на обертке кубика с ветчиной, у него не получается, он нервничает, а Миттеран говорит Жискару: «Для вас, конечно, месье Ширак – плачея»…

Байяр берет кубик из руки Симона и снимает алюминиевую обертку.

Жискар и Миттеран предъявляют друг другу имена неудобных сторонников: Ширак в то время считался представителем устойчивого правого крыла, ультралиберального, на грани фашизма (18 %), а Марше был кандидатом от коммунистов брежневской эпохи загнивающего сталинизма (15 %). Оба финалиста, конечно, нуждаются в их голосах, чтобы выйти во второй тур.

Жискар упирает на то, что в случае переизбрания ему не придется распускать Национальную ассамблею, а вот его соперник будет либо делить власть с коммунистами, либо окажется президентом без большинства: «Нельзя вести за собой народ вслепую. Это народ, способный к самоуправлению, он должен знать, куда идет». Симон обращает внимание, что Жискар не умеет склонять глагол распускать, и говорит Байяру, что политики чудовищно малограмотны. Байяр в ответ, машинально: «Всех коммуняк – в Москву». Жискар – Миттерану: «Французам не скажешь: „Я хочу многое изменить, все равно с кем… пусть даже с нынешней ассамблеей“, потому что тогда вы ее не распустите».

Жискар упирает на парламентскую нестабильность, поскольку не представляет себе ассамблею с социалистическим большинством, и поэтому ответ Миттерана звучит достаточно церемонно: «Я хочу победить на президентских выборах, я рассчитываю победить и, победив, сделаю все допустимое в рамках закона, чтобы выиграть на парламентских выборах. А если вы не способны представить, что будет происходить со следующего понедельника, не чувствуете умонастроения Франции, ее исключительную жажду перемен, значит, вы вообще не понимаете, что творится в стране». Байяр поносит большевистскую заразу, а Симон тем временем распознает двойное высказывание: совершенно очевидно, что Миттеран обращается не к Жискару, а ко всем, кто Жискара ненавидит.

Дискуссия о парламентском большинстве тянется уже полчаса, Жискар исподволь то и дело пугает жупелом в виде министров-коммуняк, и это начинает напрягать, – думает Симон, – но неожиданно Миттеран, который до сих пор только отбивался, наконец решает атаковать в ответ: «Что касается ваших… антикоммунистических, так сказать, посылов, позвольте заметить, что здесь стоит сделать некоторые поправки. А то все как-то слишком просто. (Пауза.) Как вы понимаете, коммунистов много среди рабочих. (Пауза.) Следуя вашей логике, можно подумать: зачем они нужны? Они трудятся на производстве, платят налоги, погибают в войнах, чуть что – сразу они. И при этом они не могут составить во Франции большинство?»

Симон, который собрался подцепить еще одну колбаску, замирает с вилкой. И пока журналисты перескакивают на какой-то малоинтересный вопрос, он, как и Жискар, понимает, что вектор поединка меняется; действующий президент, в свою очередь, вынужден защищаться и сбавляет тон, прекрасно осознавая, что поставлено на кон в нынешнюю эпоху, когда уравнение рабочий = коммунист стало аксиомой: «Но… я вовсе не нападаю на коммунистический электорат. За семь лет, господин Миттеран, я ни одним обидным словом не обмолвился о французском рабочем классе. Ни разу! Я уважаю его труд, его активность и даже политическую позицию».

Симон разражается недобрым смехом: «И то верно, ты ведь каждый год ходишь лопать шпикачки на праздник „Юманите“. Между двумя сафари у Бокассы чокаешься с металлургами из ВКТ[514], ха, известное дело».

Байяр глядит на часы и возвращается на кухню присмотреть за стряпней, пока журналисты расспрашивают Жискара об итогах президентства. Послушать его, так он молодец. Миттеран насаживает на нос большие очки, желая показать, что все как раз наоборот, и его оппонент продажен – дальше некуда. Жискар в ответ цитирует Ривароля[515]: «Если вы ничего не сделали, вам можно только позавидовать. Но не стоит этим злоупотреблять, – и наступает на больную мозоль: – Ну правда, вы разглагольствуете с шестьдесят пятого. А я с семьдесят четвертого руковожу Францией». Симон нервничает: «Знаем мы как!», но понятно, что возразить тут особо нечего. Байяр из кухни отвечает: «Зато советская экономика процветает!»