Седьмая функция языка - Лоран Бине

«Симон, мы же убедились в Венеции, что функция не действует».

Миттеран добивает Жискара на эпизоде с высадкой в Колвези[516]: «Короче, вернуть их можно было раньше… если бы вовремя подумали».

Симон тычет пальцем в телевизор «Локате́ль».

«Эта действует».

В Париже дождь, на площади Бастилии начинаются торжества, но верхушка социалистов еще в штабе партии, на рю Сольферино, где разряды радости пробегают по наэлектризованным рядам партийных сторонников. Победа в политике – всегда итог и в то же время начало, вот почему возбуждение от нее переходит в головокружительную эйфорию. Алкоголь между тем льется рекой, растут горы канапе и птифуров. «Ничего себе!» – наверное, мог сказать Миттеран.

Жак Ланг по пути без конца пожимает руки, целует щеки, попадает в чьи-то объятия. Улыбается Фабиусу, который после объявления результатов заплакал, как ребенок. На улице, под дождем, песни и крики. Сон наяву и исторический момент. Лично он уже знает, что будет министром культуры. Моати размахивает руками, как дирижер. Бадентер и Дебре исполняют импровизированный менуэт. Жоспен и Килес чокаются за здоровье Жана Жореса. Молодежь лезет на решетку перед зданием. Щелчки и вспышки фотоаппаратов – как тысячи маленьких молний в великой буре Истории. Ланг не знает, за что взяться. Его окликают: «Месье Ланг!»

Он оглядывается и оказывается нос к носу с Байяром и Симоном.

Ланг удивлен и сразу понимает, что эти двое пришли не праздновать.

Начинает Байяр: «Не могли бы вы уделить нам пару минут?» Он уже достал удостоверение. Ланг видит триколор.

– По какому поводу?

– Насчет Ролана Барта.

Имя скончавшегося критика для Ланга как невидимая пощечина.

«Послушайте, э… Нет, правда, сейчас неудачный момент. Как-нибудь позже, на неделе, ладно? Обратитесь в секретариат, вам обязательно назначат встречу. Извините…»

Но Байяр удерживает его за рукав: «Я настаиваю».

«Что-то не так, Жак?» – спрашивает проходящий мимо Пьер Жокс[517].

Ланг высматривает полицейских, которые дежурят у ограды, перед входом. Не знает, как поступить. До этого вечера полиция служила их соперникам, но теперь он запросто может потребовать, чтобы этих двоих выпроводили.

На улице звучит «Интернационал», ритм дружно задают клаксоны.

Симон задирает правый рукав и произносит: «Пожалуйста. Это ненадолго».

Ланг уставился на культю.

– Жак? – произносит Жокс.

– Все хорошо, Пьер. Сейчас приду.

Он находит свободный кабинет – на нижнем этаже, с окном во двор между оградой и зданием. Выключатель не работает, но там достаточно света от огней снаружи, так что все трое стоят в полумраке. Садиться ни у кого нет желания.

Теперь говорит Симон: «Месье Ланг, как вам в руки попала седьмая функция?»

Ланг вздыхает. Симон и Байяр ждут. Миттеран – президент. Можно рассказать. И конечно – Симон уверен – Ланг хочет рассказать.

Он организовал обед с Бартом, потому что узнал, что к нему попала рукопись Якобсона.

– Как? – спрашивает Симон.

– В смысле – «как»? – переспрашивает Ланг. – Как рукопись оказалась у Барта или как я узнал, что она у него?

Симон невозмутим, но знает, что Байяру часто бывает трудно сдержать нетерпение. Он совсем не хочет, чтобы его друг-полицейский сунул Жаку Лангу ложку под глаз, и спокойно произносит: «И то и другое».

Жак Ланг не знает, как рукопись оказалась у Барта, но уникальная сеть своих людей в культурных кругах себя оправдала: ему сообщили. В том, что документ представляет интерес, его убедил Дебре, пообщавшийся с Деррида. Они решили пригласить Барта на обед, чтобы выкрасть текст. За столом Ланг незаметно вытащил лист, который был в пиджаке Барта, и передал его Дебре, прятавшемуся в вестибюле. Дебре бросился с документом к Деррида, который, пользуясь текстом оригинала, придумал заведомо ложную функцию, Дебре отнес ее Лангу, а тот положил в карман Барту, прежде чем обед завершился. Время было рассчитано по секундам, Деррида за рекордное время должен был создать фальшивую функцию из настоящей – так, чтобы она выглядела правдоподобно, но не работала.

Симон, удивлено: «Зачем? Барт знал текст. Он сразу бы все понял».

Ланг объясняет: «Мы исходили из того, что раз уж нам стало известно о существовании этого документа, мы наверняка не одиноки, наверняка кто-нибудь еще захочет его заполучить».

Байяр перебивает: «Вы предвидели, что Соллерс и Кристева украдут функцию?»

За Ланга отвечает Симон: «Нет, они думали, что ее попытается прибрать к рукам Жискар. И действительно не ошиблись, ведь именно это он поручил тебе. Разве что, вопреки их домыслам, когда Барта сбил грузовик, Жискар мог еще не знать о седьмой функции. (Симон поворачивается к Лангу.) Надо полагать, что его агентурная сеть в культурных кругах сработала не так эффективно, как ваша…»

Ланг не скрывает сдержанной тщеславной улыбки: «Должен признать, расчет в этой операции был довольно смелым: ставили на то, что поддельный документ украдут у Барта раньше, чем он обнаружит подмену, и похититель будет думать, будто у него настоящая седьмая функция, а мы при этом останемся вне подозрений».

Байяр добавляет: «Так и вышло. Только похищение заказал не Жискар, а Соллерс и Кристева».

Ланг, уточняет: «Для нас это мало что меняло. Нам, конечно, хотелось подставить Жискара – пусть бы он считал, будто у него в руках тайное оружие. Но седьмая функция, настоящая, была у нас, и это было важнее всего».

У Байяра вопрос: «Но почему Барта убили?»

Ланг не думал, что все зайдет так далеко. Они не собирались никого убивать. Им было все равно, владеет ли ею кто-нибудь еще и пользуется ли – главное, чтобы не Жискар.

Симон это понимает. Задача Миттерана была краткосрочной: победить Жискара на дебатах. Зато Соллерс в каком-то смысле метил выше… или, во всяком случае, заглядывал дальше. Он хотел отнять у Эко титул великого Протагора в «Клубе Логос», и седьмая функция была ему нужна, потому что давала решающее преимущество в риторике. Но, получив титул, его еще надо было удержать, сделать так, чтобы о функции больше никто не узнал и, в свою очередь, не бросил ему вызов. Вот Кристева и наняла болгарских головорезов, чтобы выследить копии: седьмая функция могла оставаться только у Соллерса и ни у кого больше. Поэтому Барт должен был умереть, как и все, кто владел документом и имел возможность либо им воспользоваться, либо передать дальше.