Аквариум (сборник) - Евгений Шкловский

Ну, Валера тогда дал жару. С матюгами на сонных ребят: спите, троглодиты, все на свете проспали, где палатка?! Правда, сначала он думал, что это шутка, что ради хохмы сняли, хотя разозлился не на шутку. Но у тех был такой растерянный, непонимающий вид, что он чуть смягчился. Только когда народ повыскакивал в трусах на улицу, сообразили наконец, в чем дело. И ржали дико и долго, потому что зрелище было и впрямь смешное: посреди поляны застеленная шерстяным одеялом раскладушка и столик с возвышающимся на нем радиоприемником.

Похоже на шутку.

Валера на их смех (Артем тоже не выдержал) смертельно обиделся. Он им, значит, и то, и се: под его руководством кухню строили, печь складывали, чтобы жрачку готовить – сами бы ведь никогда, ни черта не умеют, даже гвоздя толком забить, чему их только в школе учат, а подишь ты – заливаются, негодяи! Ему жить негде, а они надрываются. Он так старательно устанавливал палатку, так заботливо ее обустраивал, а они ржут, как лошади.

Только кто ж виноват? Сторожей на ночь не выставляли, а Валера не предупреждал никого, что придет поздно.

На Артема Валера, похоже, в тот раз особенно обиделся. То ли потому, что он тоже смеялся, то ли еще почему-то, и Артем даже догадывался почему: Софья. Впрочем, это его личное дело – пусть обижается сколько влезет.

Палатку же, судя по всему, свистнули местные. Софья Игнатьевна с Валерой подняли шум, даже в милицию обратились, и дня через два палатку нашли возле амбара. Подброшенную.

Иконы же дело совсем другое. Местным они – зачем? К тому же, если бы действительно местные орудовали, то они бы прибрали и что-нибудь другое, более для них интересное: тот же немецкий охотничий нож с роскошным острым клинком, оставшийся Артему от отца, трофейный. К примеру. Или карманный приемник «Сокол».

Нет, иконы – это совсем иной интерес. Городской. Наверняка тут свои поработали – Артем почти не сомневался.

Вот только – кто?

РЕКА

Разбегались и прыгали…

Покалывала босые ступни жесткая, высушенная солнцем трава – словно подстегивала, подталкивала вверх, к разлитой вокруг синеве, солнце летело навстречу, палило, обжигало, погружая мир в оранжево-золотистое марево.

Всплеск, громкий, оглушающий, как взрыв, холод обжигающий, и сразу вслед – тишина, жар, тело скользит, мягко обтекаемое, еще глубже, еще, воздуха все меньше, нет сил терпеть, наверх, скорей наверх, руками, ногами, сильней, сильней!

Ф-фу!!!

Свет, ослепительный, пронизывающий все вокруг – воду, землю, тело мягко покачивается на мелких речных волнах. Можно закрыть глаза и так покачиваться, руки раскинув и подставляя лицо горячим солнечным лучам, слегка пошевеливая ладонями и ногами, как рыба плавниками. И мир тоже мягко покачивается, небо с полупрозрачными облаками.

Лето.

Лето с его ластящейся, вкрадчивой повадкой – как вызов. После слякотной и дождливой осени, после долгой то холодной, то оттепельно-промозглой зимы, после серой грязной весны, после всех этих гриппов, простуд, ОРЗ, чаев с малиной или медом, аспирина, кучи одежек… Нет, с ним нужно было что-то немедленно делать, не откладывая ни минуты, – оно, только-только начавшись, уже проходило, улетучивалось на глазах, невозможно остановить, а значит, нужно было им срочно пользоваться, нужно было ловить его, мчаться навстречу, лететь с замирающим, вздрагивающим, падающим сердцем…

Всплеск – как взрыв.

И снова обрушивающееся сверху солнце, журчание воды, медленно покачивающееся тело…

– Эге-ге-ге-ге-э-э…

– Э-э-э…

Вчерашнее отплыло далеко-далеко. Волга широка, противоположный ее берег едва проступает сквозь невесомую золотистую дымку.

Сколько в них, оказывается, силы, сколько неведомо чего – рвущегося, распирающего, расталкивающего, так что и не улежать долго на щекочущей, покусывающей, покалывающей травке.

– Эге-ге-ге-ге-э-э…

– Э-э-э…

Сергей Торопцев машет руками.

– Эге-ге-ге-ге-э-э…

– Ну чего разоряешься? – недовольно бурчит разомлевший на солнцепеке, уже основательно поджарившийся Билл, он же Дмитрий. – Приплывут, никуда не денутся.

Поднимает голову лежащий тут же Слава Лидзь, всматривается туда, куда обращен взгляд Сергея, жмурится от яркого слепящего света, потягивается, как кот, встает.

Он улыбается – неизвестно чему, самозабвенно, как Будда.

Разбегается.

Фонтан брызг.

– Эге-ге-ге-ге-э-э…

Еще один всплеск.

– С ума посходили, – бурчит полусонно Билл, принимая еще более расслабленную позу. – Я же говорил Роберту, – бормочет он, – не связывайся ты с этим евреем.

Слава Лидзь медленно выбирается на берег, в этом месте крутоватый, цепляется за кустики травы.

Сергей, вынырнув метрах в пяти от берега, плывет туда, где – довольно-таки далеко – маячит лодка, она словно не двигается, она не двигается уже давно, хотя договорились же, что сначала покатаются Роберт с Гришей Добнером, а затем их сменят Сергей с Лидзем. Те же как уплыли, так будто и не собираются возвращаться. Балдеют и балдеют себе, забыв обо всем.

Сергей возмущен: это нечестно. Лодку брали все вместе, тем более без спросу. Появись сейчас хозяин, то им с Лидзем уже не покататься, не говоря уже про возможный скандал.

Сергей не выдержал.

Пловец он неплохой – что ни говори, а все-таки четыре года занятий в секции, первый разряд, кандидат в мастера. И воды не только не боится, но чувствует себя в ней совершенно спокойно и уверенно. Его стихия, даже и по гороскопу. Любил он ее, чувствовал всем существом. Захоти он, то мог бы и всю Волгу переплыть, очень широкую в этом месте, причем туда и обратно, и переплывет обязательно – будет еще возможность. Надо только выбрать подходящее время, чтобы не было «ракет», барж и прочего.

Вода метрах в пятнадцати от берега была гораздо холодней (глубина и течение), но и с этим он, энергично загребая руками, тоже быстро свыкся, тело легко и радостно подчинялось ему.

До секции он был заморыш заморышем, ветром, казалось, сдует, да и болел частенько, а как пошел плавать – все изменилось. Не сразу, конечно. Он и бросал дважды или трижды, надоедало, все делают, что хотят, а он трижды в неделю, значит, хиляй в бассейн – и в дождь, и в снег. Особенно после болезни, после перерывов было трудно, но постепенно то ли во вкус вошел, то ли привык, втянулся.

Не заметил, как поплотнел, в плечах раздался, мышцы налились силой, причем не минутной, а весьма основательной, растекшейся по всему телу, ощущение ее стало так же необходимо, как и вода. Если случалось пропускать вдруг занятие, потом чувствовал себя не в своей тарелке, не хватало движения, нагрузки.

Он и в эту экспедицию, между прочим, поехал, потому что – на Волгу. Потому что – вода. Мог ведь и в Казахстан, в пески, там и платили побольше, но он предпочел сюда. Опять же – ВОЛГА, что-то мощное, древнее, величественное. Течет ре-е-е-ка Во-о-лга-а… Даже будто и не река вовсе.