Антон Райзер - Карл Филипп Мориц

Охваченный радостью, он поспешил в гостиницу, где собирался переночевать, спросил бумаги и начал одно за другим по памяти записывать свои стихотворения, чтобы назавтра показать их доктору Фрорипу, тем самым хотя бы отчасти проявив себя достойным его забот.

Он работал до глубокой ночи и исписал несколько тетрадей. На другой день рано утром, полный уже совсем других мыслей, чем вчера, он снова поднялся в Петерсберг, где был ласково встречен настоятелем Гюнтером, который с готовностью удовлетворил его просьбу и сразу же выписал ему свидетельство о принятии в университет, а также вручил экземпляр университетского статута, коего соблюдение Райзер должен был торжественно подтвердить рукопожатием.

Это свидетельство, именованное «Universitas perantiqua», а также университетский статут вкупе с рукопожатием приобрели для Райзера ореол святости, и довольно долго он был уверен, что это поднимает его гораздо выше актерского ремесла. Теперь он снова оказался включен в общественный порядок, стал своим в сословии людей, объединенных стремлением отличиться от всех прочих высокой образованностью. Свидетельство определило собою все его существование, и, выйдя из Петерсберга, он почувствовал себя равным с другими людьми.

Ближе к полудню он показал полученное свидетельство доктору Фрорипу, а заодно вручил ему и свои стихи, вызвавшие на сей раз гораздо большую похвалу, чем он ожидал. Одной из причин было то, что студенты в Эрфурте еще мало прилежали к изучению изящных искусств и доктор Фрорип обрадовался появлению ученика, который в этом отношении мог в известной мере служить примером для остальных.

Благодаря этим стихам новый покровитель Райзера заинтересовался им еще больше и уже не позволил ему оставаться в гостинице, но немедля поручил университетскому квартирмейстеру, исполнявшему также должность учителя фехтования, подыскать ему комнату. Тот на первое время подселил Райзера к некоему старому студенту медицинского факультета, жившему у него в доме, а поскольку он одновременно держал бесплатный стол для студентов, то и усадил Райзера, опять-таки на первое время, за свой собственный стол.

И теперь, во всех этих счастливых обстоятельствах, Райзер порой снова чувствовал себя несчастнейшим из смертных: слишком тяжек был груз его воспитания и горьких школьных лет. Его давила сама мысль о бесплатных обедах, которыми он поневоле пользоваться школьником, и за столом фехтовального учителя он в глубине души чувствовал себя куда более несчастным, чем в поле между Готой и Айзенахом, где питался сырыми кореньями.

Оттого и вышло так, что студенты, столовавшиеся у учителя фехтования, стали считать его человеком забитым и недалеким, а поскольку и сам хозяин, державший себя на манер студента, не очень с ним церемонился, положение его стало еще более несносным, теперь он чувствовал, будто внезапно утратил ничем не стесненную свободу и задыхается в самой что ни на есть унизительной кабале.

И все же, несмотря на его робкий нрав, к нему относились довольно снисходительно, и обязан этим он был все тому же – своим стихам, о коих доктор Фрорип успел рассказать разным людям, и, сам о том не подозревая, Райзер сделал себе у эрфуртских студентов скромное имя, так что необычный его нрав они приписывали поэтическому дарованию.

У него совсем не было белья, и доверяй он хоть немного людям, то легко мог бы восполнить этот недостаток. Но у него не было сил признаться в нехватке, отравлявшей его существование и причинявшей подлинные мучения, правда, сам он всегда приписывал свои страдания чему-нибудь другому, поскольку нехватка белья казалась ему предметом слишком незначительным и непоэтическим.

Учитель фехтования отвел Райзеру постоянное жилье в общей комнате с неким студентом по имени Р., который возымел желание выпускать вместе с ним еженедельный журнал, так как составил высокое мнение о его поэтическом и писательском таланте. Вскоре Райзер разработал план такого журнала, который должен был открыться сатирой на подобные журналы и называться «Последний еженедельник». Однако новый сожитель заметил, что Райзер не только не располагает деньгами, но и не имеет сколько-нибудь определенных видов на их получение, после чего стал относиться к нему заметно прохладнее и посоветовал для начала заложить шпагу. Райзер послушался совета и тем немедленно вернул себе его расположение, ибо Р., человек по натуре весьма расчетливый, вовсе не горел желанием выкладывать деньги на их совместное литературное предприятие.

Итак, они вместе отправились к эрфуртскому типографу, звавшемуся Градельмюллер, и ознакомили его с планом нового еженедельника, однако Градельмюллер уверенно заявил, что замысел их никуда не годится и не в пример надежнее было бы печатать статьи в журнале, уже известном и хорошо принятом публикой, «Горожанин и крестьянин», который сам же он издает и который бездомные мальчишки разносят по эрфуртским пивным.

Это был тот самый «Горожанин и крестьянин», что попался Райзеру на глаза во время его первого путешествия, в охотничьем домике неподалеку от Мюльхаузена. И вот теперь редактор и издатель этого журнала зовет его с товарищем в сотрудники. Вечером их пригласили отужинать в доме, и оба товарища в таких огромных количествах поглощали редьку и нарезанный маленькими полосками весьма твердый сыр, примечательность местной кухни, что жена типографа то и дело бросала на них довольно кислые взгляды.

Первым сочинением, которое студент Р. отдал в еженедельник «Горожанин и крестьянин», было подражание прозой Горациевому «Beatus ille». Райзер же представил напыщенное стихотворение о вселенной, которое сочинил еще школьником в Ганновере.

Поскольку, однако, гонорара за свои опыты они не получили и план студента Р. обогатиться с помощью совместно выпускаемого журнала провалился, то вскоре он и к Райзеру потерял всякий интерес, в чем винить его не приходится, ведь Райзер впал в такую меланхолию из-за отсутствия белья и плачевного состояния башмаков, что сделался слишком мрачен для товарищеского общения.

По прошествии недели, что они прожили вместе, студенту Р. захотелось отселить Райзера в другое жилье. И таковое сыскалось в Киршлахе, в доме пивовара, у которого жил еще один студент, а сын учился в школе.

Здесь, как и раньше, для Райзера не нашлось отдельной комнаты, поэтому ему пришлось, как и тому студенту, делить комнату со всей семьей. Дом, однако, был расположен очень приятно, стоял в ряду маленьких домишек, мимо которых пробегала узенькая речка, а берег был усажен деревьями.

Стало быть, вовсе не узкая улица, а текущая вода и сама малость этих домиков придавали этому уголку города привольный сельский вид.

Сразу за домом тянулась старая городская стена, откуда открывался вид на картезианский монастырь. Сверху эта стена кое-где поросла травой и в некоторых местах разрушилась, так что на нее было очень легко залезть и любоваться оттуда множеством садов, окружавших Эрфурт изнутри городской черты.

В это время Райзер неукоснительно получал еду из университетской кухни, и мечта о безмятежном существовании опять настолько им завладела, что, будучи девятнадцати лет от роду, он написал своему другу в Ганновер, что надеется и желает провести остаток своих дней в Эрфурте.