Антон Райзер - Карл Филипп Мориц

Далее было сказано о пристрастии Райзера к театру, чему небезосновательно приписывались различные его выходки и чему было подвержено так много молодых учеников Ганноверской школы.

И как раз когда пришло это письмо, Райзер готовился выступить на сцене в студенческом спектакле. Доктор Фрорип попытался было отговорить Райзера от этой затеи, однако, видя, как страстно тот ею завлечен, отнесся снисходительно и к этому его безрассудству и отнюдь не лишил Райзера своего расположения.

Наконец все приготовления были закончены, Райзер выучил роль Клелии наизусть и за время многочисленных репетиций близко познакомился с большинством эрфуртских студентов, которые отнеслись к нему с большой учтивостью, составив о нем самое высокое мнение, из-за чего Райзер оказался перенесен в мир, разительно несхожий с тем, что был привычен ему с детства.

За всеми этими репетициями Райзер не забывал прилежно посещать проповеднические классы доктора Фрорипа в Купеческой церкви, где несколько студентов в присутствии доктора Фрорипа и своих товарищей, при закрытых дверях, упражнялись в произнесении проповедей.

Старательность Райзера объяснялась его желанием прилюдно проявить себя в декламации, и он с особым нетерпением ждал того дня, когда доктор Фрорип позволит ему подняться на кафедру. Он заранее выбрал и тему, намереваясь в поэтических красках описать красоту природы, смену времен года и с пафосом завершить проповедь, открыв слушателям сияющий и лучезарный простор вечной жизни. Однако ему все время что-то мешало, и в Эрфурте это желание так и не осуществилось.

Людям вообще свойственно сомневаться в том, что их самые страстные мечты когда-нибудь сбудутся, так же и Райзер не был уверен, что означенная пьеса действительно будет поставлена и он сыграет в ней роль. Но его мечта сбылась. Он был со всем тщанием наряжен Клелией, светильники зажглись, занавес взвился, и вот он уже стоит перед заполненным залом и совершенно непринужденно играет свою длинную роль, ни разу не вспомнив о ее ненатуральности, столь глубоко он был захвачен мыслью, что наконец-то в самом деле играет на сцене и в эту минуту его участие всем необходимо.

Благодаря такой сосредоточенности он забыл о себе, да и зрители почти не обратили внимания на неестественность его роли и даже остались довольны его игрой. То, что он, выйдя на сцену, по-прежнему оставался студентом, усугубляло его удовольствие, и следующие дни при воспоминании об этом вечере он чувствовал себя настолько счастливым, что прочее случившееся с ним в Эрфурте за все недели его пребывания в этом городе предстало ему как бы во сне.

Время от времени он помещал в еженедельнике «Горожанин и крестьянин» какое-нибудь стихотворение, чем как автор сделал себе имя среди жителей Эрфурта. Он также держал корректуру у типографа Градельмюллера, и тот познакомил его с одним ученым, который, при всех редких качествах своего ума и сердца, до самой смерти оставался игралищем злой судьбы, так как долгое и неотступное давление обстоятельств не позволило ему представить свои достоинства в выгодном свете и даже энергия, необходимая, чтобы прочно утвердиться в этом мире и занять в нем свое место, у него иссякла.

Этот доктор Зауэр издавал у типографа Градельмюллера еженедельный журнал под названием «Медон, или Три друга», выходивший уже целый год. По этому также было видно, как он боролся с превратностями жизни и каких трудов ему стоило кропать заурядные статьи, в коих тем не менее всегда проглядывала искра угнетенного гения.

Хочешь не хочешь, ему приходилось раз в неделю писать и отсылать очередной листок, чтобы еще на год продлить свою тягостную жизнь. Когда же выход журнала прекратился, он был вынужден поддерживать существование, вновь работая правщиком. А так как свои драматические опыты превосходного качества он запрятал в стол, не решаясь их обнародовать, то и должен был со всевозможным тщанием копииста переписывать для одного знатного господина какую-то трагедию, тем добывая себе жалкое пропитание еще на несколько дней.

Как врач он ничего не зарабатывал, ибо чувствовал в себе особую потребность помогать людям, более всего нуждавшимся в помощи и менее других ее получавшим. Поскольку же эти люди как раз и не могли оплачивать его помощь, то сам врач подвергался великой опасности умереть с голода, не выпускай он своего еженедельного листка, не правь набор и не переписывай пьес.

В общем, он не только не брал платы за лечение, но и приносил бедным людям лекарства на дом, изготовляя их из того скудного избытка, а часто из того насущного, чем сам располагал. Но коль скоро он, так сказать, давно махнул на себя рукой, то солидные люди большого света не удостоивали его своим доверием, его не звали на консультации, многие даже не знали его имени, хотя в своем ремесле он приобрел немалый опыт и мастерство.

Он написал также несколько превосходных статей по медицине, которые, по несчастью, затерялись среди множества других и, подобно их автору, не привлекли внимания современников. И потому, запрятав в стол остальные свои сочинения на эту тему, вынужден был переводить на латинский язык статьи заезжего французского врача, умевшего отличиться лучше, чем доктор Зауэр, который этими переводами жил сам и находил возможность изготовлять лекарства для беспомощных и больных бедняков.

Нужно было стать совсем бесчувственным, чтобы не замечать всех этих унижений и оскорблений, наносимых судьбой. Доктор Зауэр лишь насмешливо улыбался, но вечная униженность и обида незримо подтачивали его силы и подавляли дух. Да и о каком чувстве собственного достоинства могла идти речь, если весь мир его достоинства не признавал?

Благодаря связям с типографом Градельмюллером, для которого держал корректуру, доктор Зауэр мог время от времени помещать свои статьи в знаменитый эрфуртский еженедельник «Горожанин и крестьянин», где Райзер однажды прочитал его стихотворение о борьбе американцев за свою независимость, достойное стать в один ряд с лучшими произведениями немецких поэтов. Теперь же оно затерялось на страницах журнала, выставленного на продажу в эрфуртских пивных.

Казалось, его угнетенный дух еще раз издал здесь клич свободы, такой душевный подъем и горячее сочувствие сквозили во всем настрое этого стихотворения.

Совершенно потрясенный чтением, Райзер не находил покоя, пока не свел знакомство с этим выдающимся деятелем. Правда, сделать это оказалось нелегко, так как доктор Зауэр отнюдь не горел желанием сблизиться с человеком, принадлежащим к сословию, которое, можно сказать, подвергло его остракизму.

Все же подходящий случай представился. Райзер продолжил в Эрфурте изучение английского языка и вызвался обучать ему доктора Зауэра, неоднократно выражавшего желание познакомиться с этим языком. Предложение было принято, и Райзер получил повод не реже двух раз в неделю встречаться с этим человеком, желая сойтись с ним как можно теснее.

Раз от раза доктор Зауэр становился все более откровенен, рассказывал Райзеру о многочисленных унижениях, коим подвергался с детства от родственников и учителей, поведал ему обо всех ударах судьбы, втоптавших его в грязь, так что наконец Райзер, не в силах сдержать негодования, назвал просто подлой эту цепь обстоятельств, как будто намеренно тиранивших и притеснявших личность, наделенную умом и чувством.