Одержимая - Марина и Сергей Дяченко

— …Поисковые работы в районе объекта «Черный храм» будут вестись столь долго и в таких объемах, как это решит специальная комиссия…

Сессионный зал административного корпуса Ириски был переполнен; Арбитражный суд помещался на экране, и движения губ говорящего чуть-чуть не совпадали с речью из динамиков.

— …До вынесения такого решения постановляем считать Ломакину Ирину Дмитриевну без вести пропавшей.

Саундер оставался на месте несколько минут после того, как заседание окончилось и экран погас. Подходили люди, жали ему руку, говорили, что переживали за него, что он, конечно, ни в чем не виноват, и теперь это все ясно; Саундер равнодушно кивал. На другом конце зала, так же равнодушно, сидел инспектор. К нему никто не подходил.

Вышел из зала губернатор, сопровождаемый редкой толпой. Саундер встал.

Инспектор нехотя повернул голову.

— Она еще кое-что сказала, — сообщил ему Саундер. — Кое-что специально для вас.

— То есть вам померещилось, что она что-то сказала.

— Или так. Внутри моей галлюцинации ваша жена сказала несколько слов для вас.

— Вы уверены, что мне это интересно?

— Как хотите.

Саундер повернулся к двери.

— Скажите, — раздраженно выплюнул инспектор.

Саундер помедлил.

* * *

Он пришел в себя на твердом песке, ярко-желтом, золото-багровом. Острыми языками тянулись к небу барханы, неподвижно застывшие до следующего катаклизма.

Пес и Щенок поднимались над горизонтом. Длинная сдвоенная тень тянулась от храма на запад, и Саундер лежал на краю этой тени.

— Все хорошо, — Ирина улыбалась.

— Что там? — прохрипел Саундер. — Кого ты там нашла? Что ты ему сказала?

Ирина улыбнулась шире:

— Все просто. Мы привычно твердим: Господи, дай мне, Господи, помоги мне! Я пришла к Тому, кто живет в этом храме, и спросила: Господи, чем тебе помочь?

— Ты видение, — догадался Саундер. — Я брежу.

— Может быть, — Ирина кивнула. — Передай моему мужу, что я однажды любила его. В Альпах, три года назад. Он вспомнит.

* * *

— В Альпах?.. — Кожа на лице инспектора сделалась желтоватой, как выбеленная солнцем кость. — Три года назад? Она…

— Больше она ничего не сказала.

— Надеюсь, ее никогда не найдут, — тяжело проговорил инспектор.

Он встал и тяжело зашагал по проходу, повернувшись к Саундеру спиной.

* * *

Легкий разведывательный катер опустился на каменный выступ, похожий на причал. Поисковая партия свернула работы позавчера: песок был истоптан, заезжен колесами и гусеницами, кое-где темнели круги, оставленные экспресс-утилизаторами.

Саундер спрыгнул с трапа на камень. Золотые прожилки на скальной породе складывались в узор; новый губернатор носился с идеей покрыть слоем золота крыши всех помещений станции. Кто-то сказал ему, что в случае непогоды золото надежнее силовых экранов. Новый губернатор еще не видел ни одного дождя на Ириске, а уже урезал Саундеру жилищный бюджет в пользу «мер предосторожности».

Губернаторы меняются, подумал Саундер. Я остаюсь. У меня двадцать пять рабочих вакансий, которые не будут заполнены до следующего квартала, неисправная теплотрасса и нехватка учебников в школе. Все это я должен исправить, улучшить, решить до завтра, а завтра окажется, что буровая установка шестьсот три не прошла в положенное время техосмотр, из ангара пропал грузовой флаер и футбольная команда проиграла первенство.

Он вошел в тамбур. Вдоль стены помещался теперь железный шкаф, где хранились стеклянные бутыли с водой, аптечка и заряженные фонари. Саундер выбрал фонарь на длинной ручке, похожий на факел.

Пологая лестница вела вверх. Пахло тонко, еле уловимо — дымом, благовонием, духами. Из темноты мерещился взгляд — или взгляды, многие сотни.

— Я пришел, — сказал Саундер. — Чем тебе помочь, Господи?

— Тебя зовут Дмитрий Романов. Ты учился в сорок седьмой музыкальной школе.

В тонированной «Мазде» сидела женщина лет сорока, худая, как узник, и смотрела взглядом прокурора.

— Да, — сказал Дима, невольно отступая от кромки тротуара. — Это было давно, надо сказать, больше двадцати лет назад… А что?

Он попытался улыбнуться. Женщина помнила его в детстве. Он знал, что бывшие знакомые девочки узнают его, в то время как он их — нет.

Женщина вышла из машины, но дверцу закрывать не стала.

— Ты хорошо пел в ансамбле, — она смотрела, будто прицениваясь.

— А вы, простите, кто? Не узнаю…

Из кармана обширной мешковатой куртки женщина вытащила пистолет. Глаза ее остекленели; Дима понял в течение секунды, что женщина безумна, а он — труп.

— Садись в машину, — прошелестела женщина.

Ее рот превратился в косую полоску на прямоугольном лице. Растрескавшиеся губы не знали помады; Дима не двинулся с места.

— В машину!

Сумасшедшая баба ткнула его пистолетом под ребра. Ствол мог оказаться газовым, травматическим, игрушечным — но если такой штукой сильно ткнуть в живот, устройство оружия не важно; Дима повалился на переднее сидение «Мазды». Сзади обнаружился молчаливый квадратный мужчина.

— А…

— Заткнись!

Женщина села за руль. Ствол болтался во внутреннем кармане ее расстегнутой куртки.

— Извините, — сказал мужчина за спиной. — Нет времени вас уговаривать. Каждая секунда на счету.

Машина рванула с места.

* * *

За минуту до происшествия он заметил майского жука, ползущего по тротуару. Над липой с трансформаторным низким гулом вились тучей жучьи собратья, а этот отлетался и полз. Дима поднял его (с детства не испытывал неприязни к насекомым), посадил на палец и дождался, пока жук взобрался на самый ноготь.

Потом жук начал взлетать. Давным-давно, в детстве, Дима запускал жуков именно ради этого зрелища.

Жук начал раскачиваться. Щетки усов завибрировали; он молитвенно кланялся, выпускал и втягивал под хитин острый хвост, а может быть, яйцеклад. Он впадал в транс, он дрожал, будто мост, по которому в ногу идет рота красноармейцев. Амплитуда его колебаний становилась все большей, и наконец, раскачавшись, жук взлетел, описал круг и ушел по спирали в небо.

У Димы в этот момент было чувство, что он сам взлетает. Наблюдая за жуком, сопереживая предполетному ритму, он будто примерил крылья. И только когда жук пропал, слившись с летучей толпой, Дима понял, что стоит на земле.