Россия в глобальном конфликте XVIII века. Семилетняя война (1756−1763) и российское общество - Коллектив авторов

в сердцах ругать душу, веру, крест и пост скверными словами)[854]. Сенат в 1742 г. так прокомментировал беспорядки, возникшие среди гусар из‐за задержки жалованья: «Оный народ весьма легкомысленный»[855]. Ссоры, легко вспыхивавшие, недовольство чем-либо, перераставшее в брожение, и вот уже рядовые устремляются в бега (вообще, дезертирство было бичом гусарских полков), а офицеры грубят командирам и напоказ «отбрасывают» от себя свои сабли. Нелишним будет отметить, что между гусарскими офицерами был высок процент случайных, конфликтных людей – авантюристов, порою вздорных и невежественных. Некоторые (даже штаб-офицеры) не умели читать и писать; другие не умели «по-российски». Гусар русской армии 1‐й половины XVIII в. зачастую русского языка не понимал и изъяснялся на чужих наречиях. Вдобавок ко всему этому при гусарских полках находилось множество вольнонаемных слуг («хлопцев») – их содержали как офицеры, так и нижние чины, – еще менее дисциплинированных, чем сами хозяева-гусары. Если на строевых чинов еще можно было найти управу, то «хлопцы» были подобны саранче[856].

В тактическом отношении гусарские полки мыслились прежде всего как легкая конница, почему и относились к «легким», то есть нерегулярным, войскам. В то же время Военная коллегия признавала за ними особый статус: «Оные полки хотя и не счисляются в полевых армейских полках, но оные против других нерегулярных войск имеются отменны и состоят всегда полками в регулярстве»[857]. Генерал-фельдмаршал граф Б. Х. фон Миних в своих приказах также отделял «гусарский корпус» от «нерегулярных»[858]. И ведь было за что: полки российских гусар действительно были устроены регулярно, на манер цесарских (австрийских) штатов; имели оклады выше армейских и еще ряд привилегий. Их самомнение породило больной вопрос: почему в России гусарам дано равенство по старшинству с драгунскими и пехотными полками, а не с кирасирскими, как в Цесарии? Но какими бы ни были претензии и самооценка, формально, по табелям, гусарский корпус принадлежал к нерегулярным, то есть «нестройным», войскам – казакам, калмыкам, татарам и прочей «народной» коннице, остаткам «служилых людей старых служб» (допетровских) и др. Цитировавшийся выше фельдмаршал Прозоровский вспоминал, «что гусарские полки в то время не по закону, но по обычаю ниже армейских почитались, и такой дистанции или уважения к воинам своим, какое армейским оказывается, не имели, так что ни один российский дворянин в гусарах служить не хотел, почему в оных были все сербы, валахи, венгеры и несколько немцев и украинцев»[859]. Вот эта странная и унизительная для гусар двойственность объясняет неоднозначное к ним отношение. Когда в 1758 г. спьяну поссорились два лейб-компанца, Федор Смольянинов и Александр Шванович (Шванвич, тот самый), первый говорил второму: «Ты гусар, а я офицер»[860]. Это отнюдь не было комплиментом, но означало нечто вроде «нерусь», «маргинал», «не пойми кто». Смольянинов намекал на сходство фамилии Швановича с прозваниями гусар (Зорич, Перич, Шевич, Миокович и т. д.).

В отличие от регулярной российской армии, которую довольствовала казна, гусарские полки обеспечивали себя сами. Им полагались завышенные оклады содержания; взамен они должны были самостоятельно «исправляться» мундиром, амуницией, оружием и лошадьми. Но если размер жалованья был фиксированным, то деньги за «порции» (порционы) и «рации» (рационы), то есть за провиант и фураж, выплачивались по справочным ценам тех мест, где гусарский полк находился в каждый конкретный отрезок времени. Дьявол таился именно в этой детали. «Справочные» торговые (если угодно, рыночные, по справке о стоимости в данном месте и в данное время) цены, да еще при соответствующих подтасовках, могли безбожно завышаться; в землях, где лютовала война, они взлетали до небес и без посторонней помощи. Так что не будет ошибкой сказать, что материальное благосостояние гусарских полков зиждилось на порционных и рационных деньгах, расходуемых не столько по своему прямому назначению (покупка провианта и фуража), сколько на оплату подрядов и прочего. Периодически поступавшие (или хотя бы ожидавшиеся) крупные суммы служили как бы залогом для совершения сделок; офицеры и нижние чины в счет своих будущих порционов и рационов получали от полка авансы (вещами, деньгами). Эти же суммы являлись главным источником обмана, причиной махинаций с полковой отчетностью. Соблазн получить деньги не только по завышенным расценкам, но и на завышенное число людей обуславливал тот факт, что «гусарские полки были многолюдны к получению только жалованья и провианта»[861]. Вина здесь лежит на полковом начальстве, гг. офицерах, которые морочили голову командованию и обсчитывали подчиненных (а у тех был один ответ на все беды – «дезерция»).

Если в регулярной российской армии мундир, амуниция, вооружение были регламентированы государством, внесены в штаты и табели, изготавливались централизованно Главным комиссариатом и другими казенными учреждениями, то у гусар выбор и приобретение экипировки были внутренним делом полка. От казны ставилось единственное условие: люди должны быть одеты и снаряжены по-гусарски (это называлось «гусарский манир»), одинаково во всем полку. Правом принятия решений обладало общее собрание штаб- и обер-офицеров – на нем утверждали образцы, обсуждали кандидатуры подрядчиков, определялись с ценами; за этим следовало заключение контрактов. В посылки за вещами и материалами либо командировался офицер, либо миссия поручалась доверенным купцам (иностранцам). В идеале весь комплект экипировки «строился» и вывозился из Цесарии/Венгрии, однако для постоянного экспорта не хватило бы никаких рационов. Поэтому заграничные вещи использовались как образцы для подражания, а большинство покупок делалось в России. В Туле у заводских мастеров гусарские полки подряжали огнестрельное оружие; в Москве – амуницию; мундир шился на месте, полковыми или наемными портными. Для заказов в «цесарской области» оставлялись лишь самые сложные, «статусные» предметы (сабли, кивера, пояса), которые «не токмо добротою и твердостию, но и в подобие настоящего гусарского манира здесь, в России, построить невозможно»[862]. Сроков вещам не полагалось; их носили, пока они были годны, а затем офицеры подписывали очередной «приговор» и заключали новый контракт. При смотрах гусарских полков армейские инспекторы, к досаде нынешних историков военного костюма, редко уделяли внимание экипировке гусар, ограничиваясь фразой, что ее «исправляют покупкою и подрядом от себя из получаемого с порциями и рациями жалованья, и содержат оное не в указной срок, но как которая вещь выслужить может»[863].

«Гусарский манир» обходился очень дорого, не только сам по себе, но и потому, что российские гусары воспроизводили его на пустом месте. У венгров и балканских славян это была народная одежда, с базисом в виде традиционных ремесел и тысяч ремесленников. Соответственно, в Цесарии содержание полков стоило дешевле, «понеже от природы и обыкновения своего суть гусары и не требуют мундира и прочего»[864]. В России сего «обыкновения»