Ответ знает только ветер - Йоханнес Марио Зиммель

В одном из таких домишек на Александерштрассе жил Фред Молитор.

Дверь на втором этаже открыла огромная толстомясая бабища. У нее было не меньше шести подбородков и пахла она, как и вся квартира, кислой капустой.

— Я — жена Молитора, — сообщила она таким густым басом, что я растерялся. — Мне неловко, что я встречаю вас в переднике, но вы застали меня за мытьем посуды. Знаете, мы всегда поздно завтракаем. Фреду нужно как следует выспаться. Пройдите в гостиную. Фред сию минуту появится, он прилег немного вздремнуть, но наказал мне разбудить его, как только вы придете.

Итак, я сидел в их «гостиной», — комнатушке, оклеенной обоями в цветочек, с расшатанной мебелью, круглым столом, покрытым кружевной скатертью, с фото в рамочках на телевизоре и застекленными полками, заставленными куколками в национальных костюмах, какие обычно продаются в аэропортах или в сувенирных лавках — испанка, баварец, голландка — все в целлофане, как будто только что из магазина. Я сел на диван. Пружины дружно скрипнули. Половицы, по которым я прошел, тоже скрипели. У окна висела клетка с парой волнистых попугайчиков. Солнце било прямо в окно и так слепило, что я едва различал окружающие меня предметы. Обои кое-где вспучились. Наверное, отсырели стены, подумал я. Здесь тоже пахло кислой капустой.

Дверь распахнулась, и вошел человек лет пятидесяти пяти, тощий, очень бледный и как все, работающие ночами, с впалыми щеками и темными кругами у глаз. Фред Молитор — как у такого человека могло оказаться такое имя? — был в халате и шлепанцах на босу ногу. Глаза у него были усталые и воспаленные, а протянутая мне рука вялая. Половицы заскрипели и под ним. Когда мимо проезжала машина, в комнате все дрожало.

— По рюмочке шнапса? — спросил Молитор, в отличие от своей супруги обладавший очень тонким голоском. — Или ликера, господин Лукас?

— Спасибо, нет.

— Как же так, вы меня обижаете. — Из шкафчика под телевизором он извлек бутылку и две рюмки. Наполнив их до краев, он чокнулся со мной. Ликер был приторно сладкий. Меня чуть не стошнило, Молитор облизнул губы. — До чего хорош, а? Обожаю эту штуковину.

— Господин Молитор, господин Зееберг сказал, что вы должны мне рассказать то, что вам известно.

— Да, все правильно. Про господина Хельмана, мир его праху. — Его усталые глазки слегка оживились и разглядывали меня без намека на приветливость. — Бедный господин Хельман — он ведь в тот раз еще и заплатил мне, чтобы я никому ничего не рассказывал.

— А вы все же рассказали кое-что — господину Зеебергу.

— Это другое дело. Господин Зееберг работает у нас в банке. Так что это был мой долг.

— А мне что-либо рассказывать уже не входит в ваш долг?

— Думается, не входит. Полиции я тоже ничего не рассказал. И с вами говорю только потому, что господин Зееберг велел мне все вам рассказать. А я даже не знаю, правильно это или нет.

— Но если господин Зееберг поручил вам это сделать?

— Видите ли, я служу в компании по охране банков и получаю там нищенское жалованье. Сами видите, как я живу. У жены больные почки. Да и сам я — сколько я еще смогу работать? Я бедный человек, господин Лукас.

По распоряжению Бранденбурга в главной кассе «Глобаль» мне выдали деньги на эту поездку. Я выложил на кружевную скатерть две банкноты по тысяче марок.

— Господин Хельман дал мне пять тысяч, — жалобно пискнул он своим голосом скопца.

— А я даю вам две. И если вы мне ничего не расскажете, то я расскажу полиции, что вы что-то скрываете.

— Это шантаж.

— Да, — кивнул я.

— Три тысячи, господин Лукас. Бедному человеку тоже надо как-то сводить концы с концами.

— Две тысячи, и кончено, — отрезал я.

Под окнами проехал грузовик, грохоча по булыжнику узкой улочки. Весь дом опять задрожал.

— Я думал, что встречу в вас больше сочувствия, господин Лукас.

— Значит, вы ошибались. Так что же было? Рассказывайте наконец!

— Вот чем тебе платят за твою порядочность. — Халат Молитора был весь в пятнах от еды, обшлага рукавов обтрепаны, шлепанцы вконец стоптаны и старомодны. — А мои издержки! Мне же пришлось звонить господину Зеебергу в Канны, сам он не мог приехать. И я все рассказал ему по телефону. Сколько денег на это ухлопал!

Я положил на стол еще пять стомарковых банкнот.

Он сменил тон на кисло-сладкий.

— Я же знал, что у вас есть сердце. Еще по рюмочке? Никаких возражений, непременно по рюмочке! — Он опять взялся за бутылку. Я пить не стал, он жадно опрокинул свою рюмку. — Ах, до чего ж хорошо действует. После кислой капусты у меня всегда отрыжка. Итак, слушайте: в компании по охране банков меня отрядили в банк Хельмана. Еще девять лет назад. Вместе еще с тремя охранниками. Мы работаем с шести вечера до семи утра. В выходные и праздничные дни нас подменяет другая группа. У каждого из нас есть контрольные часы и свои этажи в здании, так что практически мы все время ходим по банку. Пистолет, слезоточивый газ, все эти штуки конечно при себе. Вы бывали в банке Хельмана на Цайльштрассе?

— Да.

— Громадина, верно? Из сил выбьешься, пока все обойдешь. Утром я всегда валюсь с ног. К тому же в этой говенной халупе невозможно нормально поспать. Все время мимо грузовики. Вот уж два года строят объезд. Я просто сдохну на этой работе. Мой врач говорит…

— Господин Молитор!

— Ну, ладно, ладно, слушайте же: это было двадцать пятого апреля. Посреди ночи. По правде говоря, уже двадцать шестого. Потому что господин Хельман явился около половины первого. Дело было в среду.

— И что же?

— Ну вот, около половины первого ночи, в среду это было, вдруг звонят у бокового входа. В ту ночь мне достался первый этаж, где кассовый зал. Значит, я пошел к боковому входу, смотрю в глазок стальной двери и вижу господина Хельмана при всем параде: смокинг, плащ, шляпа, белое шелковое кашне. Очень взволнованный. Размахивает руками. И велит его впустить. Даже господин Хельман не мог ночью войти в банк, если кто-нибудь из нас ему не откроет. Ну, я, разумеется, открыл. Три особых замка. Вы же знаете, как это дело в банках поставлено. Ну, входит он, от волнения даже запинается на каждом слове, говорит, ему надо еще поработать.

— В половине первого ночи?

— Да. Я тогда тоже удивился.

— И часто так бывало?

— Как?

— Ну, чтобы появляться среди ночи.

— За время моей работы — только этот единственный раз. Я и говорю, он был в таком состоянии — близко к инсульту или инфаркту, не знаю уж, как назвать. Весь трясся.

— Он был пьян?

— Трезв как стеклышко! Только ужасно взволнован. Говорил шепотом. Спросил, где, мол, другие охранники? В здании, отвечаю. И он сует мне пять тысяч — пять тысяч, я сказал, господин Лукас.