День восьмой - Торнтон Найвен Уайлдер

в глаза друг другу, и совершенно неожиданно ими овладела непонятная сила. Эта сила заставила руки молодых людей подняться, губы – прижаться к губам, а потом приказала им встать и двинуться в сторону города.

Он ничего не планировал заранее, а она полностью доверилась ему. Не произнеся ни слова, они дошли до его опустевшего дома, а через два месяца покинули Хобокен и с этого дня на протяжении девятнадцати лет редко разлучались больше, чем на сутки… до тех пор, пока его не отправили в тюрьму.

Как только он получил документ об окончании колледжа, уже вечером следующего дня Беата ушла из дому, пока ее родители развлекали гостей в главной гостиной. Пальто, шляпку и небольшой саквояж она спрятала под черной лестницей заранее, с наступлением сумерек.

Джон и Беата так и не оформили брак официально. Сначала для этого не нашлось времени, а потом не подвернулся удобный случай. Джону повезло найти себе жену настолько же свободную от предрассудков, как и он сам.

Обряды предназначены для того, чтобы помогать и поддерживать тех, кто исполнен благих намерений. Долгое время Беата носила на пальце тонкое золотое колечко с рубином. Удалив камень и спилив оправу, Джон предложил:

– Может, найдем кого-нибудь, чтобы нас поженил, Беата?

– Я уже замужем.

Несколько дней спустя они прибыли в Толидо, штат Огайо, по пути сделав остановку, чтобы полюбоваться Ниагарским водопадом. В компании, которая наняла Джона на работу, не знали, что он женат, но молодую пару приняли со всем радушием, а когда через шесть месяцев родилась Лили, буквально завалили подарками.

Во время эпидемии в Хобокене многие были вынуждены сидеть дома, поэтому много времени проводили у окон. Частые визиты Беаты в дом, где жил Джон, не могли остаться незамеченными, и были обсуждены во всех подробностях, но грозной Клотильде Келлерман очень долго никто не осмеливался о них доложить. Она узнала обо всем самой последней, и с тех пор произносить имя дочери в ее присутствии было запрещено.

Очень трудно оправдывать отношение Джона к своим родителям. На следующее утро после выпускного вечера он отвез отца и мать в Нью-Йорк и посадил в поезд, пообещав писать. На Рождество они действительно получили от него поздравительную открытку, но без обратного адреса. Не сообщил он им и о том, что стал отцом.

Джон Эшли стремился к новизне во всем: ему хотелось ощущать себя первым мужчиной на земле, который заработал себе на хлеб, который женился, который произвел ребенка на свет. Все вокруг казалось ему чудом – жена, первая зарплата, малышка на руках. Объявить об этом тем, для кого подобные события были привычной повседневностью, означало лишить все происходящее с ним ореола чуда.

Кроме того, он был сыт по горло разными советами, предостережениями и похвалами за то, что каждый дурак сможет сделать, и насмешками над тем, что действительно давалось ему с огромным трудом, а еще надоело, что его вынуждали восхищаться тем, что вызывало презрение: осторожная расчетливость отца например, – и осуждать то, чем по-настоящему восхищался: уникальное свободолюбие своей бабки. Ему надоело быть сыном. Первый год в своей собственной семье стал для него чем-то вроде открытия нового континента, даже голос зазвучал на пол-октавы ниже. Он пешком проходил милю до места работы целеустремленно, как Адам, которому предстояло решать ежедневную задачу – давать имена растениям и животным. Первую половину мили им владело чувство нежности к тому, что осталось за спиной, а вторую половину он шел полный серьезности, как тот, кто основал род человеческий и был должен кормить и защищать его. И тогда возникало чувство неловкости, оттого что его счастье слишком бросается в глаза. Ему казалось, что он весь светится («Доброе утро, Джек. Как дела?» – «Отлично, Билл, а у тебя?»). Его природная молчаливость только возрастала. Но вскоре страхи рассеялись и никто ничего не заметил.

Единственное, чем он был недоволен в новой жизни, – так это работа. Механические устройства, которые ему дали разрабатывать, представляли собой всего лишь некоторые усовершенствования для уже существующих машин. Он называл то, чем должен был заниматься, разработкой формочек для печенья. Не было никакой возможности придумывать что-то новое и применять на практике свои знания и таланты. По случайному совпадению обстоятельств (у таких людей жизнь богата случайными совпадениями), он узнал, что в Коултауне появилась вакансия. Зарплата была невелика, но описание требований к кандидату заинтриговало. Он должен был заменить инженера по оборудованию, который недавно умер в возрасте восьмидесяти двух лет. Приглашение приехать было подписано неким Брекенриджем Лансингом. Вот так – после двух лет и двух месяцев, проведенных в Огайо, – семья Эшли отправилась в южный Иллинойс, навстречу жизни, которая тоже будет полна чудес, радости и множества совпадений. Когда они сошли с поезда на перрон станции Коултаун в сентябре 1885 года, Джону Эшли было двадцать три, Лили – почти два годика, а Роджеру – девять месяцев.

Каждый из детей Эшли благодаря особым качествам, присущим всей семье, был, как говорила Лили, «беспредельно и печально знаменит», однако их известность по отдельности «беспредельно» усиливалась тем фактом, что они являлись близкими родственниками. От этого восхищение или антагонизм, который они вызывали, возрастал втрое, а любопытство – в стократ. Воскресные приложения к газетам, например, публиковали сенсационные материалы («В чем секрет семейства Эшли?», «Планы семьи Эшли на 1911 год»); изощрялись как могли юмористы. В то же время появилось множество популярных биографических книжек. Любители и профессионалы в генеалогии проводили в огромном количестве изыскания, чтобы обнаружить следы их предков. Вышло несколько статей и брошюр на иностранных языках. Авторские копии изданий присылались к объектам трудов, которые решительно отказывались делиться какой-либо информацией, имевшей к ним отношение. Поначалу Констанс просто выбрасывала поступавшую к ней литературу в бумажную корзину; Лили и Роджер дали поручение своим секретарям выражать авторам благодарность за интерес, проявленный к их особам.

Ближайшими предками Джона Баррингтона Эшли были фермеры и мелкие торговцы, расселившиеся на западном берегу реки Гудзон. Имея разные фамилии: Эшли, Эшлей, Кохилл, Баррингтон, Барроу и так далее, – они из-за преследований на религиозной почве в 1660-х годах покинули долину Темзы в Англии и переехали на другую сторону Атлантики. На каждого главу семьи, который пришел к такому твердому решению, приходилось десять глав семей с такими же убеждениями и доходами, которые продолжали колебаться, тянуть либо отходили в сторону («Брат Уилкинс, ты едешь с нами?»). Высадившись на побережье в Новой Англии, они двинулись дальше на Запад, высаживая сады, строя молельные дома и школы; потом продолжили движение в глубь