Я не боюсь летать - Эрика Джонг

Очень легко покончить с собой в припадке отчаяния. Достаточно легко изображать из себя мученицу. Труднее ничего не делать. Терпеть, выносить трудности. Ждать.

Я уснула. Я думаю, что уснула, уткнувшись лицом в мой блокнот. Я помню, что проснулась в первый утренний час, когда за окном уже стало синеть – проснулась от ощущения проволочного блокнотного переплета у меня на щеке. Я убрала блокнот и заснула снова.

Ну и сны мне снились! Там были лифты, площадки в космосе, необыкновенно крутые и скользкие лестницы, зиккураты, на которые я должна была вскарабкиваться, горы, башни, руины… у меня было туманное ощущение, что я сама назначаю себе своего рода лечебные сны. Я помню, раз или два просыпалась, а потом снова засыпала, думая: «Теперь я должна увидеть сон, который поможет мне принять решение». Но какого решения искала я? Любой выбор с одной или другой стороны казался таким неудовлетворительным. Любой выбор исключал возможность другого. Я словно бы просила мои сны сказать мне, кто я такая и что должна делать. Может быть, я надеялась проснуться кем-то другим?

Я до сих пор помню фрагменты тех снов. В одном из них мне нужно было пройти по узкой доске, перекинутой между двумя небоскребами, чтобы спасти чью-то жизнь. Чью? Мою? Беннета? Хлои? Из сна это не было ясно. Ясно было, что если мне не удастся сделать это, то и моя собственная жизнь будет кончена. В другом сне я залезала в себя, чтобы извлечь колпачок, и находила там, над шейкой матки, большую контактную линзу. Матка, устремляющая в мир свой взгляд. А шейка – глаз. Что уж и говорить, близорукость этому глазу была обеспечена.

Еще я помню сон, в котором я снова была в колледже, готовилась получать степень от Милисент Макинтош. Я шла по длинному лестничному пролету, больше похожему на лестницу мексиканской пирамиды, чем на лестницу Нижней библиотеки. Я перебирала ногами на своих высоких каблучках и боялась зацепиться за платье.

Когда я приблизилась к кафедре и миссис Макинтош протянула мне свиток, я поняла, что не только заканчиваю учебу, но и получаю некую специальную награду.

– Должна вам сказать, что факультет неодобрительно отнесся к этому, – сказала миссис Макинтош.

И тут я поняла, что ученый совет дает мне право иметь трех мужей одновременно. Они сидели в аудитории в черных головных уборах и плащах. Беннет, Адриан и еще кто-то, чьего лица я не смогла разглядеть. Они все ждали момента, когда после вручения мне диплома можно будет начать аплодировать.

– Только ваши выдающиеся научные достижения не позволили совету отказать вам в такой чести, – сказала миссис Макинтош, – но факультет надеется, что вы по собственной воле откажетесь от нее.

– Но почему? – возразила я. – Почему я не могу иметь всех троих?

После этого я начала долгую аргументированную речь о браке и моих сексуальных потребностях и о том, что я поэт, а не секретарша. Я стояла за кафедрой, обращаясь к публике с высокопарной речью. Миссис Макинтош смотрела на меня с явным неодобрением. Потом я осторожно спустилась по крутой лестнице, ссутулившись и боясь сорваться. Я заглянула в море лиц и вдруг поняла, что забыла взять мой свиток. В панике я вдруг осознала, что пустила коту под хвост все – диплом, грант на исследования, гарем из трех мужей.

Но самым странным из всех был последний сон. Я снова поднималась по ступенькам библиотеки, чтобы получить наконец мой диплом. На этот раз за кафедрой стояла не миссис Макинтош, а Колетт. Только она была чернокожей женщиной с вьющимися черными волосами, нимбом сиявшими вокруг ее головы.

– Существует только один способ закончить колледж, – сказала она. – И он не имеет никакого отношения к числу мужей.

– Что я должна делать? – в отчаянии спросила я, чувствуя, что готова на что угодно.

Она протянула мне книгу с моей фамилией на обложке.

– Это было довольно сомнительное начало, – сказала она, – но, по крайней мере, это все же было начало.

Я поняла это так, что мне предстоят еще годы и годы учебы.

– Постойте, – сказала я, расстегивая на ней блузу. Вдруг я поняла, что публично заниматься с ней любовью[426] и есть настоящее завершение учебы, и в тот момент мне показалось, что это самая естественная вещь в мире. Я в возбуждении приблизилась к ней. И в этот момент сон смазался.

[427], [428]

Я проснулась в полдень и обнаружила, что у меня кровотечение – так и хлещет между ног. Когда я чуточку раздвигала ноги, кровь лилась ручьем и через простыни просачивалась в матрас. Хотя в голове у меня был туман и мозги плохо работали, я поняла, что лучше держать ноги вместе. Хотела встать и найти «тампакс», но вылезти из этой провисшей кровати, хотя бы чуть-чуть не разведя ног, было нелегко. Я резко поднялась, и красновато-черные ручейки побежали вниз по внутренней части ног. На полу сверкнула черноватая капелька крови. Ощущая знакомую тяжесть в нижней части живота, я побежала к чемодану, оставляя за собой сверкающие капельки.

«Черт!», – рычала я, шаря в поисках очков, чтобы с их помощью найти в этом хаосе «тампакс».

Но даже эти треклятые очки и то не могла найти. Сунула руку в чемодан и начала рыться в нем, в раздражении вытаскивая одежду и швыряя ее на пол.

«Проклятье!» – воскликнула я.

Пол выглядел так, будто на нем произошла автокатастрофа. Как мне теперь счистить всю эту кровь? А никак. Я собиралась дать деру из Парижа, прежде чем администрация прочухает, что к чему.

Сколько же всякого ненужного хлама у меня в чемодане. Мои стихи вполне можно использовать как гигиенические прокладки. Очаровательная символика. К несчастью, они плохо впитывали влагу.

Так, а это что? Футболка Беннета. Я сложила ее в маленький подгузник и закрепила его английской булавкой (всего одной!) на своем белье – высокая мода. Как же я уеду из Парижа в подгузнике? У меня будет странная походка, все решат, что мне хочется пописать. О боже… за преступлением определенно следует наказание. Вот я сидела и думала, что наказанием за бегство с Адрианом станет полноценная беременность при полной неизвестности цвета кожи будущего ребенка, а использовать подгузник в конечном счете пришлось мне! Ну почему я даже страдать достойно не могу? Если страдания других писателей носят эпический или космический характер, то мои оборачиваются фарсом.

Я ковыляю по коридору в плаще, сводя колени, чтобы не вывалился подгузник. И тут внезапно вспоминаю – все, что стоит между моим благополучием и нищенством, находится в сумочке – паспорт, карточка «Американ экспресс», дорожные чеки… Я возвращаюсь в номер. Потом снова в коридор – носки внутрь, босая, в руках сжимаю сумочку. Хватаюсь за ручку двери в туалет и пытаюсь открыть ее.