Лопе де Вега - Сюзанн Варга

На улице Французов жизнь продолжается

Зимой 1622 года Марсела оставила отцовский дом, где ее присутствие было бы просто спасительным и могло утишить печаль, порожденную внезапной слепотой Амарилис. Правда, Лопе при помощи других дочерей и верной служанки Лоренцы старался поддерживать в доме радость и веселье, живой задор. Он принимал там многочисленных посетителей. К тому же в Мадриде наступила «эра больших праздников», и Лопе привлекали к организации этих празднеств, оказывая ему всяческие почести. Веселый шум и радостные возгласы проникали в дом и влияли на его атмосферу. Лопе продолжал устраивать всяческие развлечения и дома, как он всегда поступал накануне Сретения. И как обычно, он сочинял к каждому случаю соответствующую по содержанию небольшую пьесу. Мы располагаем некоторыми сведениями по поводу тех пьес, что были написаны в 1629 году, которым Лопе предпослал пролог, предназначенный для прочтения Антонией Кларой, а также эклогу, в названии которой стояло начало ее имени. После полудня все добрые друзья Лопе уже были у него в доме: семья дона Франсиско Лопеса де Агилера, Хуан де Пинья, отец и сын Монтальваны, лиценциат Вильена и прочие. Герцог де Сесса возглавлял церемонию и сидел на почетном месте, а рядом с ним сидела Амарилис. Увы, теперь она могла только слышать свою дочь Антонию Клару, которой предстояло стать одной из главных героинь праздника. Это она прочла пролог с большим изяществом и непринужденностью, а Фелисиана вместе с ней и неким Григорильо, пареньком, бывшим, несомненно, сыном одного из присутствовавших на празднике друзей Лопе, участвовала в чтении эклоги. Антония Клара совершила настоящее чудо перед столь представительной аудиторией: надев стихарь и чепец, она прочитала выразительным тоненьким голоском несколько романсов, украсив их на свой манер уморительными ужимками и гримасками. Она сделала реверанс под звуки аплодисментов, но покинула сцену только после того, как низко склонилась в почтительном поклоне к ногам матери. По просьбе Амарилис она вернулась на сцену и голосом, в котором Амарилис, несомненно, узнавала саму себя, запела; затем она стала танцевать с очаровательным простодушием и с чудесной проказливостью ее двенадцати лет. Герцог был очарован, ибо нашел в сюжете эклоги, представленной тремя юными созданиями, отзвуки каких-то личных воспоминаний. Он узнал намеки на свои любовные приключения, тщательно замаскированные под пасторальный вымысел. Лопе умел соединить очарование настоящего с удовольствием, доставляемым воспоминаниями.

Новое несчастье

Амарилис, казалось, тоже радовалась, но, прежде всегда готовая к пению и танцам, она оставалась в глубокой задумчивости и не доставила всем удовольствия звучанием своего фантастического, словно доносившегося из снов и грез, голоса. С недавних пор она только молилась и даже дала обет, вступив в Третий орден монашеского братства святого Франциска. Быть может, она уже чувствовала, что ее поразила другая болезнь, еще более страшная, чем первая, болезнь, которая вскоре окончательно сразит ее? Это была болезнь, которая, по выражению самого Лопе, «шесть лет спустя после того, как она погасила свет ее глаз, погасила и свет ее рассудка». Если верить рассказу Лопе о первых проявлениях болезни Амарилис, содержащемуся в письме, то началось все с того, что с ней стали случаться приступы невероятной слабости и меланхолии, сменявшиеся сильным возбуждением. Она боялась столь внезапных перемен настроения, во время которых страх, что она навсегда останется слепой, сменялся надеждой на исцеление. Иногда по ночам, по ее словам, она слышала «звон колоколов безумия», страшно ее пугавший. Затем однажды все эти странные явления усилились, стали случаться все чаще и чаще, и Лопе был вынужден признать, что она потеряла рассудок. Врачи были бессильны что-либо сделать. Откуда взялась эта болезнь? Это событие дало повод исследователям выдвигать множество предположений, предаваться домыслам и выдвигать массу гипотез, причем наименее спорными из них были те, в коих затрагивались проблемы морали. С поразительным единодушием в большинстве своем исследователи творчества Лопе, в том числе и самые видные, без колебаний еще совсем недавно видели в ее болезни нечто вроде справедливого воздаяния за грехи, законное наказание Божье. Но неужто эта хрупкая, слабая женщина, уже и так подвергшаяся жестоким испытаниям судьбы, была избрана Господом в качестве объекта воздаяния за грехи, совершенные ею вместе с Лопе в результате адюльтера? Неужто она должна была заплатить за них здоровьем своего тела и разума?

Некоторые исследования, произведенные в конце XIX века и использовавшие методы клинического анализа, дали возможность полагать, что симптомы болезни Амарилис сходны с симптомами сифилиса, но от подобных мыслей вскоре отказались по причине того, что болезнь эта очень заразна, а ведь известно, что сам Лопе, отличавшийся крепким здоровьем вплоть до семидесятилетнего возраста, ею не страдал. Однако в свете тех знаний, коими располагает современная наука, этот диагноз отвергать нельзя. Доказано, что болезнь, протекающая через несколько стадий, все более и более тяжелых, в конце концов перестает быть заразной; известно также, что так называемый «третичный сифилис» может развиваться на протяжении десяти и более лет, а затем поразить нервные центры, спровоцировав отмирание сетчатки глаз, то есть ведя к слепоте, а затем и приступам безумия, сопровождающимся апоплексическим ударом. Действительно, историки констатировали, что эта болезнь стала истинным бедствием; после открытия Америки она сначала проникла в Испанию, а в XVI и XVII веках распространилась по всей Европе, то есть как раз в то время, когда жила несчастная Амарилис. Если Амарилис действительно была больна сифилисом, то, вероятно, заразилась им от Роке Эрнандеса, своего законного мужа, умершего, как мы знаем, внезапно; а с Лопе она, видимо, познакомилась уже в тот период, когда болезнь, достигнув третичной стадии, перестала быть заразной.

Как бы там ни было, состояние, в котором пребывала Амарилис, повергало в ужас всех окружающих. Лопе самоотверженно ухаживал за ней. Ничто не позволяет утверждать, что он поселил ее у себя в доме, как об этом часто объявляют в связи с тем, что в документе по поводу ее смерти и похорон в качестве места жительства указан дом на улице Французов; гораздо более вероятно, что речь идет о доме по соседству с домом Лопе. Возможно, иногда поэт и забирал ее к себе, чтобы ухаживать за ней вместе со своей верной Лоренцой. Оба они всеми силами старались облегчить страдания Амарилис, их усилиям способствовали и ласки Антонии Клары. Выражение глубокой меланхолии поселилось на лице Амарилис, страдания избороздили ее лоб сетью тонких морщин. Временами она издавала душераздирающие стоны, иногда у нее случались приступы ярости, и она принималась царапать себе лицо и тело, затем она столь же внезапно успокаивалась. Замкнувшись в себе, она тихонько сидела, и от нее словно исходило сияние, смягчавшее выражение ее лица и сглаживавшее морщины.

Возвышенная любовь к ближнему и смерть

Лопе удвоил свою нежность, полагая, что таким образом сумеет пробудить у Амарилис желание жить. Он подчинил свою жизнь принципу благороднейшей преданности, он был воплощением милосердия, сострадания и сочувствия. На протяжении четырех лет Лопе сгибался под тяжестью страданий и боли, непоколебимого сострадания и стойкой страсти, которую пробудила в нем та, что теперь была лишь несчастной безумной. «Только один я слушаю ее, — пишет он, — один я ее обожаю; я люблю в ней все, вплоть до болезни, от коей она страдает […]. Моя любовь может служить образцом любви, ибо в несчастье она желает становиться все сильней и сильней, все больше и больше». Стихи Лопе, посвященные Амарилис, к которым иногда с пренебрежением относились те, кто подчеркивал особые достоинства эротических поэм, полных описаний любовных порывов, достойны такого же восхищения, если не большего. И они оправдывают то внимание, что им уделяется наравне с теми любовными причудами, коим Лопе предавался на протяжении тех десяти лет, что провел с Амарилис, когда он продолжил писать с прежней энергией и столь же плодотворно, как и раньше. Вот так при этом постоянном сочетании противоположностей, к чему призывала Лопе его натура, этот гедонист, абсолютный гедонист, мог быть воплощением самой бескорыстной преданности.