Инквизитор. И аз воздам - Надежда Попова

– Где тот горожанин сейчас и как его зовут?

– Томас Блау, магистратский писец. Он возвратился вниз, в город: у него семья, которую он не захотел «покидать в этом ужасе».

– Магистратский писец… – повторил Курт. – Стало быть, во время происшествия он был в ратуше и все видел вблизи?

– Он так сказал. Но то, что он сказал… – фон Киппенбергер умолк, тяжело переведя дыхание, и негромко уточнил: – Однако ваше присутствие, майстер Гессе, как я понимаю, свидетельствует о том, что это не было ни пьяным бредом, ни порождением воспаленного разума?

– Не знаю, это зависит от того, что именно было сказано.

– Что во время вчерашней грозы трагически погиб майстер Хальс, – следя за лицом гостя, медленно проговорил епископ, – а сегодня утром горожане обвинили в этом женщину и сбросили ее в реку у ратуши…

– Девочку, – поправил Курт, – и не сбросили, а решили учинить всеми постановлениями запрещенное ныне испытание водой. Веревка оборвалась, когда по моему приказу девочку попытались поднять из воды. А в остальном верно.

– И из воды она поднялась сама.

– Да, Ваше Преосвященство.

– И учинила там…

– Вот об этом нам и стоит поговорить, – оборвал Курт, не дав хозяину крепости закончить. – Убитая вызвала (если так можно выразиться в данном случае) кипящий шторм над мостом у ратуши, тем самым покарав своих убийц. Все верно. Но ваш вестник не знал или не увидел одного: я был там. Не у ратуши, а прямо в реке, в самом центре кипящего Регнитца: я пытался отыскать девочку и вытащить на берег. И, как видите, остался невредим, что, полагаю, должно пресечь в корне любые попытки приписать ей дьявольский договор, темное ведьмовство или любые другие мерзости, порочащие ее память доброй христианки.

Фон Киппенбергер несколько мгновений сидел молча, косясь на молчаливую ведьму в углу, потом бросил взгляд в окно, на уже совершенно разрумянившееся солнце, и, наконец, медленно кивнул:

– Вам видней, майстер Гессе. Что? – уточнил епископ с едва уловимой усмешкой, когда Курт удивленно шевельнул бровью. – Вы ждали, что я встану в позу и начну вам перечить? Что стану грозить или меряться с вами чинами?

– Откровенно говоря, да, – согласился он. – Все же я вторгаюсь в вашу епархию. Ad verbum[65].

– Искать ересь, выявлять ведьм, раскрывать чародеев и сражаться с ликантропами или иными сатанинскими тварями – епархия никак не моя, – невесело улыбнулся фон Киппенбергер и продолжил уже серьезно: – Я рад, что мне не придется вмешиваться, майстер Гессе, прямо вам скажу. Я, как вы сами видите, несколько нездоров, а посему не могу ни присутствовать на месте, ни…

– Простите, если покажусь грубым, – заметил Курт, даже не пытаясь скрыть недовольства, – однако повторюсь: не кажется ли вам, что обстоятельства требуют вашего присутствия? Горожане напуганы, магистрат в stupor’е, бамбергский обер невменяем, инквизитор старшего ранга мертв, единственный оставшийся в разуме и на ногах представитель Официума – мальчишка без полномочий и мало-мальского опыта…

– И именно потому, повторюсь и я, майстер Гессе, я рад, что здесь вы. Я знаю, что вы сумеете совладать с ситуацией, восстановить спокойствие и мир в Бамберге, и я всецело доверяю вашему опыту в том, что касается этой печальной истории.

– Печальной? – переспросил Курт хмуро. – Мир и спокойствие? Ваше Преосвященство, вы вообще давно спускались вниз из вашего каменного гнезда? Мира и спокойствия в городе нет вот уж второй год, Официум жжет горожан десятками, по Бамбергу разгуливает либо corruptio, либо самое настоящее колдовское поветрие, уличные шайки устраивают войны и резню, сравнимые с междоусобицами прежних времен… Вы, ad vocem[66], хотя бы читали протоколы Официума, под которыми стоит ваше одобрение, не говоря уж о том, чтобы попытаться разобраться в них?

– Разбираться в работе служителей Конгрегации – не мое дело, – твердо отозвался епископ, не глядя, однако, своему гостю в глаза. – Для того существуют в ней особые службы, чьею обязанностью это является. Мое дело – окормлять души обитателей этого благословенного города.

– Сидя за стенами резиденции вдали от этих самых душ?

– Священнослужители бамбергских церквей могут исполнять свое дело и без понукания пастырским посохом, майстер Гессе. В случае затруднений обращаются ко мне, я читаю проповеди и провожу богослужения по особо важным поводам, я тружусь на поприще, вверенном мне Господом, в меру своих сил и здоровья. Вникать в дела инквизиторские – не моя обязанность, не мое право и, откровенно говоря, не мое разумение: полагаете, я своим старческим мозгом лучше нарочито обученных людей сумею разобраться в том, чем им приходится заниматься? Посему – да, я читал присылаемые мне копии протоколов Официума. Чтобы знать, но не чтобы судить. Разумеется, если б я углядел в них нечто подозрительное, нечто выходящее за рамки – я вмешался бы, попытался бы рассудить и…

– Ага, – уже не скрывая раздражения, оборвал Курт, – idest, сотня колдунов в год и на ходу рассыпающийся обер-инквизитор – это в рамках и не подозрительно? Не требует вмешательства?

– Это не моего ума дело, – упрямо повторил фон Киппенбергер. – Это дело попечительского отделения Конгрегации. Горожане, как вы сами можете видеть, доверяют решениям Официума, не предъявляют претензий и не ищут защиты – ни у меня, ни у представителей городского управления, что же до обер-инквизитора и его недугов – майстер Хальс держал ситуацию под контролем, а стало быть, у меня не было причин для вмешательства. Я и сам рассыпаюсь на ходу, моих сил едва хватает на исполнение моего собственного долга, и я не могу, даже если б имел таковое право, следить за тем, как свой долг исполняют иные службы.

– У вас есть такое право. Вы этим городом владеете.

– De jure, – с нажимом выговорил епископ. – Да и то лишь отчасти… Майстер Гессе, – вздохнул он устало, – позвольте я буду откровенным.

– Хотелось бы, – сухо произнес Курт. – Обыкновенно именно откровенности я и жду, но почему-то почти никогда не слышу.

– Теперь услышите, – кивнул фон Киппенбергер и, помедлив, продолжил: – Помимо телесной немощи, помимо простого неумения разбираться в хитросплетениях инквизиторских дознаний, есть и еще причина, по которой я почитал и почитаю за лучшее не вмешиваться. Как я и говорил, мне нет необходимости вспоминать о казненном вами архиепископе Кельнском. Потому как я и сам прекрасно помню о его судьбе. И знаете что, майстер Гессе? Я не желаю ее повторить.

– Гюнтер Вайзенборн был дьяволопоклонником, убийцей и государственным заговорщиком.

– А архиепископ Майнцский? – многозначительно уточнил фон Киппенбергер, бросив косой взгляд на молчаливую Нессель, и Курт умолк, нахмурясь. – Он, конечно, жив, здрав и все еще на своем месте, однако отчего-то внезапно перестал не просто вмешиваться в императорские решения, но и хоть словом возражать им. Я уже не говорю о прочих курфюрстах и более мелких поместных правителях… Я немолод, майстер Гессе. И скоро эта болезнь добьет меня, а не она – так годы свое возьмут, и я хотел бы уйти спокойно, мирно, дожив отведенное мне время вдали от подобных перипетий. Я не стану выходить за определенные пределы, дабы ненароком не оказаться на пути у Императора и Конгрегации либо не угодить в свалку между вами и иными людьми и силами, что действуют в Империи. Не по умыслу, Господи упаси, но я могу это сделать по недосмотру и неразумию, невзначай, попросту проявив ненужное рвение там, где проявлять его не стоит, и вмешавшись в то, во что вмешиваться не следовало бы.