Лес тысячи фонариков - Джули Си Дао

Он даже не посчитал нужным упомянуть имя госпожи Сунь, и она посчитала это правильным.

Наложницы и Императрица Лихуа остались в прошлом, а Сифэн была его будущим.

В день возвращения посольства у Императрицы начались роды. Раздался первый удар гонга, призывающий к завтраку, но в царских покоях, где все были охвачены страшной суетой, никто не обратил на него внимания. Несколько евнухов отправились с известием к его величеству, а повитухи принялись за работу. Они выпроводили всех придворных дам, оставив при себе только нескольких служанок, чтобы те снабжали их горячей водой и чистыми простынями.

Сифэн, в любом случае, предпочитала держаться от всего подальше. Она закуталась в меха и вышла прогуляться рядом со своими покоями, внутри которых все еще трудилась целая армия евнухов и ремесленников. Она велела им уничтожить всю обстановку внутри и, прежде всего, золотую ванну, а затем обставить покои новой мебелью. Император дал ей право, невзирая на расходы, воплощать любую свою прихоть, и главным ее желанием было уничтожить все, включая любую мелочь, что могло бы напоминать о некогда жившей здесь госпоже Сунь.

Прогуливаясь, она поймала себя на том, что бессознательно ломает руки, выпростав их из-под теплой накидки. Она не могла понять причину своего беспокойства. Стоял ясный зимний день, впервые за всю неделю на небе засияло солнце. В ее покоях вот-вот будут закончены работы. И, наконец, Император Цзюнь пожелал, чтобы она восседала с ним рядом на завтрашнем пиршестве, как будто она уже стала его супругой.

– Чудесный день, – громко произнесла она, но эти слова не помогли умерить ее странное возбуждение.

Было что-то зловещее в этих прозрачных небесах, пении птиц и насыщенном ароматами цветов воздухе, хотя сейчас, среди зимы, весна была не более чем полузабытым воспоминанием.

Гума всегда говорила, что решения приходят вместе с ответственностью за них. Любой выбор, даже по незначительному поводу, имеет последствия. Сам воздух рождал в ней какое-то смутное чувство, наподобие того, что вызвал у нее в свое время рассказ императрицы Лихуа о тысяче фонариков. Чувство, что нечто, над чем она не властна, подчинило себе все вокруг. Как будто она столкнула вниз с горы тюк сена, и теперь, несмотря на все усилия, никогда уже не сможет его поймать. Она сделала свой выбор, и последствия его начали сказываться, хотя она еще не знает, какими они будут для нее.

Появился Кан в мрачном темно-коричневом одеянии, соответствующем образу монаха-чудовища, каким она теперь его знала.

– Посольство уже прибыло к воротам Императорского Города. Хочешь ли ты, чтобы я тебя сопровождал?

– Конечно, – легко согласилась она. Она привыкла к его искусно придуманному непритязательному образу, умело маскирующему его истинную сущность. В определенном смысле она ведь и сама делала то же самое. Она позвала двух других евнухов и в их сопровождении направилась по переходу Императрицы в сторону главного дворца.

– С тобой все в порядке? – спросил Кан.

Смутная тревога пульсировала в ней как напоминание о старой ране, и она думала, что это может быть связано со все еще незажившим плечом.

– У меня все прекрасно, – ответила она, но к тому моменту, когда они вышли на дворцовый балкон и увидели вереницу всадников, проезжающих сквозь ворота, Сифэн уже не сомневалась, что ее волнение было отчасти связано с прибытием посольства.

До этой минуты она не осознавала, что в ней все еще жила надежда на возвращение Вэя. Возможно, к надежде примешивались страх и понимание, что они никогда уже не смогут вернуться к прежним отношениям после того, как он лишил ее матери.

Она наблюдала, как солдаты спешиваются с лошадей, болтая и смеясь, радуясь возвращению домой после долгих месяцев отсутствия. Сифэн заметила Хидэки на черном даговадском коне с сидящим позади него Сиро. Она помахала им в ответ на их приветствие, но глаза ее были прикованы к воротам, она вглядывалась в лицо каждого проезжающего через них всадника. Она ждала, задержав дыхание, но Вэя не было среди них. Она почувствовала холод во всем теле, и прохладный зимний воздух был тут ни при чем; она думала, что наконец поняла, что такое настоящая любовь. Она подобна захлопнувшимся челюстям крокодильей западни, ножу, вонзившемуся ей прямо в сердце. Подобна мгновенной утрате всей своей жизненной силы.

Он выполнил свою угрозу. Он покинул ее навсегда.

К ней подошли Сиро и Хидэки, и она с трудом выдавила из себя приветливую улыбку в ответ на их поклоны.

– Я рада вашему благополучному возвращению, – сказала она.

– Мне понравилось путешествовать, – сердечно отвечал Хидэки, но Сиро не мог дождаться, когда мы вернемся.

Сифэн посмотрела в распахнутые глаза Сиро, в них читался вопрос.

– У Акиры все хорошо, – успокоила она его. – Дважды в неделю я посылаю к ней помощника Бохая. Он дает ей укрепляющее средство, чтобы улучшить аппетит и сон, и она неплохо себя чувствует.

– Спасибо, Сифэн, – сказал он хрипло. – Если позволите, я пойду к ней прямо сейчас.

– Да, конечно, – с удовольствием ответила она, и он, попрощавшись, ушел.

Хидэки затряс бородой.

– Вэй просил вам кое-что передать, – он полез за пазуху и извлек на свет завернутую в кусок материи вещицу. – Он проехал с нами полпути через Великий Лес, а затем свернул на запад. Он сказал, что хочет обрести покой.

Покой через смерть моей матери. Сифэн взяла в руки предмет, ненавидя себя за надежду на возвращение убийцы своей матери. Под тканью оказался плоский отполированный камень, круглый, как шляпка гриба. У него и цвет был, как у гриба, но, разглядев его поближе, она заметила в нем голубые, золотистые и пурпурные вкрапления. Он был красив, как упавшая с неба звезда.

Хидэки смотрел на нее с состраданием.

– Вэй нашел его на руинах монастыря и попросил меня передать его вам как память о нем. Мне кажется, он решил стать монахом.

Она с горечью разглядывала камень.

– Вэй – монах? Я не могу вообразить менее подходящего для него занятия.

Обет молчания, молитвы, простая пища. Тем не менее он всегда хотел простоты, не так ли? Это она желала большего.

– И у меня есть для вас еще кое-что. Он прислал это позже с посыльным, когда посольство возвращалось обратно через лес.

Еще до того, как Хидэки передал ей их в руки, она уже знала, что это будет: девятнадцать прямоугольников из дорогого золотистого дерева, перевязанных полоской грубой ткани, выгравированные на них изображения были ей знакомы как линии на собственной ладони.

Она закрыла глаза и покачнулась, прижимая к себе Гумины гадальные карты.

Высохшее поле, умирающий конь, мужчина с вонзенным в спину ножом.

Хидэки назвал ее по имени, и его голос звучал как будто издалека.