Мы - истребители - Владимир Поселягин

Внимательно посмотрев в глаза комиссара, я кивнул:

— Хорошо.

В студии уже все было готово. Графин с водой слева, салфетки справа. Папка с речью — вдруг что забыл из того, что сам написал, — прямо передо мной.

— Привет, — поздоровался я с диктором. Этот был другой, помоложе.

— Ого, чуть кисть не раздавил! Гирями увлекаешься? — поинтересовался парень, представившийся Толиком.

— Ага, эспандерами. Вести вместе будем?

— Конечно, вдруг что не то скажешь, буду исправлять ситуацию, — ухмыльнулся парень. Позитивный, это хорошо, у таких язык неплохо подвешен.

— Понятно. Начинаешь ты?

— Программку не читал?

— Читал. Там начала нет.

— А, тебе вчерашнюю копию дали, понятно. На вот, пока до эфира пять минут, изучи.

Взяв десяток листов, я стал читать предисловие.

— Ну все понятно. Тут только концепция начала выступления изменилась, а так все то же самое.

— Раз прочитал, начинаем. До эфира минута.

— …и они считали СССР колоссом на глиняных ногах. Толкни — упадет. Что уж тут скрывать, в чем-то они были правы. Наша политика войны на чужой территории ничего не могла противопоставить танковым клиньям Гудериана, Клейста и Гёпнера. Да, сейчас ситуация нормализовалась. Генералы и командиры мирного времени в большинстве своем или научились воевать, или выбиты подчистую из-за приказа в уставах находиться на линии фронта в командирской форме. То-то немецкие снайперы радовались, когда издалека в зеленой массе бойцов мелькала форма командира со всеми его нашивками. А мы еще удивляемся, почему среди комсостава такие потери. Я в курсе, что пишутся новые уставы, по ним командиры должны на первой линии быть одеты в форму красноармейца, только звания в петлицах соответствуют, но когда это все будет…

Толик, диктор, что сидел напротив, уже перестал предупреждающе корчить рожи, а взял тяжелый графин с водой и стал прицеливаться. Хмыкнув, я кивнул. Да, опять ушел от текста в сторону, четвертый раз за полчаса эфира, но грань не переходил.

— …Так что вам нужно знать главное: армия УЧИТСЯ воевать, и одна только Керченская операция тому пример. Семьдесят тысяч военнопленных — это вам не фунт изюма. Наши стрелки превратились в настоящих бойцов. Недавно я получил письмо от одного красноармейца, он спрашивал, почему я не пою про пехоту. Под письмом подписалась вся рота. Отвечу. Несколько песен у меня есть, и сейчас я исполню первую из них. Ведь фактически пехота — это кто? Это стержень любой армии. Я скажу, самая важная часть армии — это стрелки и никто более. Кто первыми входят во вражеские города, окопы, укрепления? Пехотный Ваня. Кто ходит в атаку и принимает первый бой? Это все пехота, царица полей. Остальные, как артиллерия, танковые войска, авиация, это всего лишь придаток, усиление для пехоты. Поэтому эта песня для вас, ребята.

Звякнув струнами, гитара плотно прижалась к груди и животу.

От границы мы Землю вертели назад —

Было дело сначала.

Но обратно ее закрутил наш комбат,

Оттолкнувшись ногой от Урала.

Наконец-то нам дали приказ наступать,

Отбирать наши пяди и крохи.

Но мы помним, как солнце отправилось вспять

И едва не зашло на востоке.

Мы не меряем Землю шагами,

Понапрасну цветы теребя,

Мы толкаем ее сапогами

От себя! От себя!..

(В. Высоцкий)

Закончив, на миг застыл. Проведя рукой по лицу, удивленно посмотрел на мокрую ладонь. В песню я вложил душу.

— Эту песню я исполняю не в первый раз, второй, если честно. В первый раз — в августе сорок первого ребятам из госпиталя. Я часто в свободное время приходил в близлежащий госпиталь и пел. Это помогало, врачи мне сами говорили, многие неходячие требовали, чтобы их несли на поляну, где был концерт. Не беспокойтесь, их выносили санитары, так что аншлаг обычно был полный. Так вот, после того как я исполнил «Мы вращаем Землю», один из раненых, политработник с грозным видом поинтересовался, мол, почему от Урала, отступать собираетесь до него? Отвечу. Сейчас на Урале наши заводы по вооружению, там куется наша победа, именно от этих заводов и оттолкнулся комбат, это такая идиома. Раненым, как уже сказал, песня понравилась, но больше я ее не исполнял. К сожалению, некоторые раненые слишком близко приняли ее к сердцу, случилось несколько трагических случайностей. У двух раненых остановилось сердце…

Время уже заканчивалось, Толик вытирал потное лицо — все-таки я вел эфир на грани фола. В принципе по программе, просто добавлял что-то свое или расширял некоторые мелкие темы.

— …и я говорю, немцы до сих пор не понимают, во что они вляпались, придя к нам. Это у европейцев чуть что — лапы кверху. Русский медведь не таков, он сможет стерпеть два первых удара, но потом его не остановить. Неужели они не понимают, что скоро мы будем в Берлине? И мы прощать ничего не будем. Ответят за все, особенно однояйцевый бесноватый. Время эфира заканчивается, но время еще есть. Вы уже, наверное, слышали мои новые песни, которые в последние пару дней крутят по радио, так вот записали мы их восемь штук, и одну я попридержал, решив дать ей жизнь сейчас, прям тут в эфире. Итак: «Казаки в Берлине».

По Берлинской мостовой

Кони шли на водопой.

Шли, потряхивая гривой,

Кони-дончаки.

Распевает верховой:

— Эх, ребята, не впервой

Нам поить коней казацких

Из чужой реки.

Казаки, казаки,

Едут, едут по Берлину

Наши казаки.

(Ц. Солодарь — Д. Покрасс)

— Как вы слышали, записывал песню вместе с хором. Помогли ребята студенты, у них был хор, и как вы слышали, спели они очень даже неплохо. Мое время заканчивается, но сказать я успею. Запомните, мы, русский народ, непобедим. Победа будет за нами!

Когда я сел через открытую водителем дверцу в машину, то обнаружил, что, во-первых, это другая машина — спутать было не трудно, на вид они были одинаковы — во-вторых, на переднем сиденье довольно скалился Никифоров.

— Ну что, хорошо замаскированный «шпиен»? Пора поговорить!

Известие я встретил без улыбки, только кивнул. Это приглашение на серьезный разговор ждал постоянно и сейчас испытал облегчение. Ожидание — самое тяжелое в жизни — закончилось.

— Вопрос можно?

— Задавай.

— Зачем меня выпустили в прямой эфир без записи? Могли же просто запись сделать, и все. В любое время в эфир.

— Мог бы и сам догадаться.

— Ловили на логичности и знании предмета? То есть слушали, о чем я говорю?

— Да, ты никогда бы не сказал в записи то, что мог наговорить в прямом эфире.

— И получилось поймать на противоречии?