Дурная кровь - Роберт Гэлбрейт

По Черинг-Кросс-роуд проехала машина с громыхающей из радио песней «Do They Know It’s Christmas?»[8]. Нахмурившись, Страйк добавил еще одну позицию в рубрику «Возможные зацепки» и начал печатать.

Организовав и изложив свои мысли о Мутном Риччи, Страйк утомился сверх меры. Уставший, с воспаленным горлом и саднящими от кашля межреберными мышцами, он пробежался по оставшейся части документа, которая, по его мнению, содержала мало ценного, кроме плана действий. Исправив пару опечаток, он приложил все это к электронному сообщению и отправил Робин.

Только после того, как оно было отправлено, до него дошло, что не всем хочется в Рождество вести рабочую переписку. Однако он отмахнулся от минутного сомнения, сказав себе, что Робин сейчас наслаждается семейным праздником и до завтрашнего дня вряд ли проверит почту.

Он проверил мобильник. Шарлотта больше не бомбардировала его сообщениями. Конечно же, у нее близнецы и аристократические родственники по мужу – всех надо обиходить. Страйк вернул телефон на место.

Как ни мало в нем оставалось энергии, еще больше Страйка нервировало то, что ему нечего делать. Без особого любопытства он изучил пару лежащих рядом с ним рождественских подарков – оба явно от благодарных клиентов, поскольку были адресованы как ему, так и Робин. Тряхнув тот, который побольше, он пришел к выводу, что там конфеты.

Страйк перешел в спальню и немного посмотрел телевизор, но постоянные упоминания Рождества привели его в уныние, и он выключил телевизор, на полуслове оборвав диктора, который желал всем чудесного…

Страйк вернулся на кухню, и взгляд его упал на лежавший прямо у двери тяжелый проектор и жестяную коробку с пленкой. После минутного колебания он взгромоздил тяжелый механизм на кухонный стол объективом к пустому пространству на стене и включил его в розетку. Судя по всему, аппарат был в рабочем состоянии. Затем Страйк не без труда приподнял крышку коробки и обнаружил в ней большую бобину 16-миллиметровой пленки, которую установил на ось откидного кронштейна.

Несомненно, только из-за непривычного тумана в голове, а также потому, что приходилось то и дело останавливаться и отхаркивать мокроту в бумажное полотенце, у Страйка ушел почти час на то, чтобы понять, как управляться со старым проектором, и тут он осознал, что к нему отчасти возвращается аппетит. Было почти два часа. Стараясь не представлять себе, что сейчас делается в Сент-Мозе, где большая индейка со всеми гарнирами, несомненно, уже доходит до вершины своего бронзового совершенства, но усмотрев в проблесках вернувшегося аппетита знак вновь обретаемого здоровья, он достал из холодильника упаковку просроченной курицы и вялые овощи, порезал все это, отварил лапши и, смешав, поджарил на сковороде.

Никакого вкуса он не ощутил, но после второго приема пищи почувствовал себя чуть более похожим на человека и, сорвав с коробки шоколада подарочную бумагу и целлофан, съел еще и пару конфет, а затем включил проектор.

На стене в бледном от солнечного света изображении мелькала обнаженная фигура женщины. Ее голова была прикрыта капюшоном. Руки связаны за спиной. В кадре появилась мужская нога в черной брючине. Мужчина пнул женщину: она споткнулась и упала на колени. Он продолжал ее пинать, пока она не упала ничком на пол в помещении, похожем на склад.

Она, конечно же, кричала, не могла не кричать, но звуковой дорожки не было. Из-под левой груди тянулся тонкий шрам, как будто нож касался ее уже не в первый раз. У всех участвующих мужчин лица были закрыты шарфами или балаклавами. Она одна была голой: мужчины просто приспустили джинсы.

Женщина перестала шевелиться задолго до того, как они угомонились. В какой-то момент ближе к концу, когда она едва двигалась, когда кровь ее все еще капала из многочисленных ножевых ран, перед камерой промелькнула левая рука мужчины, который, судя по всему, наблюдал, но не участвовал. На ней сверкнуло нечто большое и золотое.

Страйк выключил проектор. Его внезапно прошиб холодный пот, брюхо скрутило спазмом. Он еле успел добраться до ванной, где его вырвало, и там он и оставался, содрогаясь от рвотных позывов, пока желудок не опустел и пока за окнами мансарды не сгустились сумерки.

В старой спальне Стивена, за стенкой от комнаты Робин, вопила Аннабель. Племянница не унималась почти всю Рождественскую ночь и не давала уснуть Робин, которая, пытаясь заглушить эти завывания, слушала в наушниках Джони Митчелл.