Свита мертвого бога - Владислав Гончаров

Эмалинда же как раз этого и не могла ей простить. Если бы Нис коротала свои дни за вышивкой и молитвами, если бы не лезла затычкой в каждую бочку и покорилась своей участи, ее можно было бы жалеть. Но как пожалеешь того, кто не желает быть жалким?!

От тоски она пристрастилась гостить в родном Веннане, где теперь стал хозяином Тарме, и частенько брала с собой Калларду. Там их и застала весть о том, что в Лорш пришло Поветрие…

Тарме не отпускал ее домой пять месяцев – боялся, как бы не заразилась. По счастью, земли Веннанов Поветрие обошло стороной. Когда же она вернулась в Лорш, то нашла лишь слуг с бурыми пятнами на лицах (которые, если человек переболел и выздоровел, держатся еще несколько лет), большое кострище на внутреннем дворе замка и серую от горя, чудом уцелевшую Нисаду. Не было даже могил, на которых Эмалинда могла бы поплакать – все четыре тела ушли в огонь.

Тогда она решила: это кара Единого за то, что она недостаточно любила мужа и детей.

Она покрыла голову вдовьим платом и не сняла его даже спустя положенный траурный год. На ее прикроватном столике вместо томика стихов и мешочка с сухими розовыми лепестками поселилось Священное Писание. Однако три раза в день молиться за души мужа и сыновей оказалось неизмеримо проще, чем одарить своей любовью оставшуюся в живых дочь.

К тому же она очень быстро заметила: если ей слуги повинуются потому, что такова их обязанность, то Нисаде – охотно и с радостью. Ее ни в чем не упрекали, но в каждом взгляде читалось одно и то же: «Нис перенесла Поветрие вместе с нами, а где была ты, княгинюшка?» Лишь через полгода она случайно узнала: среди них так много выживших лишь потому, что они пили настой очного цвета, а пить его приказала Нисада, невесть откуда узнавшая о целительном действии этой травы…

И тогда она возненавидела старшую дочь. Точнее, умудрялась одновременно ненавидеть – ту, что вышла в мир из ее чрева, жалеть – человека, который никогда не сдается, и бояться – калеку с парализованными ногами.

Вскоре Тарме сделался частым гостем в лишившемся хозяина Лорше, а потом начал откровенно точить на него зубы. Эмалинда прекрасно понимала, что все слова о защите трех одиноких женщин – не более чем дымовая завеса, кое-как маскирующая жгучее желание брата самому стать князем. Понимала – однако, как в детстве, была полностью согласна. Действительно, лучше уж родной брат, который смотрит на все так же, как ты, чем какой-нибудь совсем чужой человек. О том, что свято место пусто, уже прослышали многие, и Калларду до сих пор не сватали лишь потому, что все еще считали ребенком.

Значит, надо было их опередить. Конечно, двоюродные брат и сестра – слишком близкая родня, но в особом случае священник имеет право разрешить их брак. Тарме без труда убедил епископа Рилгаты, что здесь как раз такой особый случай…

Но тут взбунтовалась Нисада, искусно используя страх Калларды перед ранним замужеством и поддержку слуг. Одна мысль о том, что родовой замок отца перейдет в руки каких-то Веннанов, доводила ее до бешенства.

Наверное, во всем, что случилось далее, была доля и их вины. Нельзя было загонять Нисаду в угол – слишком сильно сдавленный пороховой заряд имеет свойство взрываться. Не отбери Тарме у своей племянницы лошадь и слугу, не вынуди ее почти все лето просидеть дома, без возможности преодолеть лестницу вниз… может, сейчас она была бы мягче. А теперь…

На другой же день после исцеления она верхом умчалась в Рилгату, сопровождаемая только Хольраном, сыном служанки Бинды, и Танберном Истье. Вернулись они уже к обеду следующего дня, потрясая пергаментом с позолоченными уголками и витиеватой подписью имперского наместника провинции. Выше подписи киноварными чернилами было выведено, что в силу чудесного исцеления девицы Нисады, старшей из дочерей князя Эллака Лорша, не оставившего после себя сыновей, совершеннолетней и способной к зачатию, она, по закону Вайлэзии, объявляется правящей княгиней и обязана в течение двух ближайших лет выйти замуж, дабы произвести на свет потомка мужеска пола, который унаследует родовое имя, земли и владетельные права. Правда, Танберн слегка умерил ее радость напоминанием, что без заверения королевской печатью полной силы этот документ не имеет. На это Нисада ответила, что, коли так, она доберется и до столицы, а заодно вытащит дядюшку за штаны из Генеральных Штатов, куда он влез не с большим правом, чем пес безумного короля Шаллиза – в коронный совет.

Еще через день с помощью тех же Хольрана и Танберна в замок был под локотки доставлен отец Эринто, вынужденный расторгнуть помолвку Гислена и Калларды, «ибо невеста принуждаема была отцом жениха, что противно воле Божией и добродетели человеческой». Эмалинду же опять никто и спрашивать не стал. После чего на двор был выведен оседланный конь Гислена, а когда юноша выказал нежелание сесть на него и убраться куда угодно, только подальше от Лорша, Нисада своей рукой надавала ему оплеух. То, что рука у нее от постоянного обращения с костылями стала весьма крепкой, Эмалинда знала всегда и не удивилась тому, что бедный мальчик даже не попытался защититься.

Вечером того же дня княгиня застала дочь на внешней галерее замка, взасос целующуюся с Танберном. На материнский упрек в том, что она совсем потеряла стыд, Нисада, нимало не смущаясь, ответила: «А что тут непристойного? Он же дворянин, а не быдло какое-нибудь! Вот возьму и выйду за него прямо завтра – во-первых, умный, во-вторых, собой тоже ничего, а что нищий, так оно и к лучшему: будет помнить, кто его в жизни приподнял!» Справедливости ради стоило заметить, что самого Танберна этот эпизод немало смутил, и он пытался вежливо осадить зарвавшуюся девушку. Да и вообще этот белокурый кинтанец вел себя достаточно скромно и сдержанно – Эмалинда была вынуждена признать, что в данном случае инициатива полностью принадлежит Нисаде.

В общем, ничего удивительного, если после стольких лет вынужденного одиночества пылкая девушка начала пробовать свои чары на первом же привлекательном мужчине, попавшемся ей под руку. Однако княгиню не оставляло странное ощущение, что отношения этой парочки слишком уж интимны для людей, знающих друг друга всего три дня – и не на уровне плоти, но на каком-то ином, более тонком. Такое было у нее самой с Тарме, но никогда – с Эллаком…

В отличие от Танберна, жрица по имени Миндаль и ее нелюдь-телохранитель, который так и не представился, особого участия в событиях не принимали – вероятно, чувствуя себя неловко в чужой и недружелюбной стране. Нисада объявила их своими личными гостями и поселила на третьем этаже в башне, выставив Бинду и Хольрана в комнаты для слуг на первом этаже дома. Пару раз Эмалинда обнаруживала двоих меналийцев в саду, а однажды из окна увидела, как они прогуливаются вдоль берега Лорше.

Глядя на них, княгиня снова и снова мысленно возвращалась к главному, что беспокоило ее в этой истории.

Так называемое исцеление Нисады очень сильно смахивало на фарс, какие устраивают на площадях больших городов разнообразные бродячие лжепророки. Слишком уж много было во всем этом нарочитой эффектности, рассчитанной даже не на нее самое, а – Эмалинда внезапно поняла это – на слуг, способных широко разнести весть об исцелении. Случись такое с кем-то другим, княгиня ни на миг не усомнилась бы, что исцеленный – подставное лицо, работающее в одной команде с остальными мошенниками.