Музей невинности - Орхан Памук

Каждый год среди подарков тети Несибе был маленький детский носовой платочек — моя мать тоже дарила такой. Может, смысл его и заключался в том, что игра в новогоднюю ночь — это развлечение для маленьких, но мы, взрослые, в ту ночь тоже веселились словно дети. Если кто-нибудь из нас выигрывал детский подарок, он обязательно восклицал: «Вот как раз то, что мне нужно!» Отец с друзьями после этих слов двусмысленно переглядывались, как обычно делают взрослые при ребенке.

Мне от их взглядов всегда становилось неловко; казалось, взрослые играют в лото, чтобы посмеяться. Годы спустя, когда в дождливую новогоднюю ночь 1982 года у Кескинов, заполнив раньше всех первый ряд своей карты, я крикнул точно маленький: «Лото-о!», тетя Несибе чинно сказала: «Поздравляем, Кемаль-бей» — и вручила мне этот носовой платок. А я ответил: «Мне как раз нужен был такой!»

— Это детский платок Фюсун, — серьезно произнесла тетя Несибе.

И я понял, что в тот вечер у Кескинов я играл в лото так же серьезно, со всей искренностью и простодушием, какие присущи детям. Чувствовалось, что и Фюсун, и тете Несибе, и даже Тарык-бею пусть немножко, но смешно, в их репликах и жестах ощущалась какая-то легкая ирония, я же был искренен до конца.

Моя мать каждый год помещала несколько пар детских носков среди таких подарков, состоявших обычно из полезных в хозяйстве вещей. Это немного умаляло нашу радость, но и приводило к тому, что нам, пусть ненадолго, все эти носки, носовые платки, ступки для толчения грецких орехов или расчески, купленные по дешевке в лавке Алааддина, и в самом деле казались чем-то ценным. А у Кескинов даже соседские дети радовались, и только потому, что им удалось сыграть. Теперь, спустя десятилетия, думаю, причина этой радости крылась в том, что у Кескинов вещи принадлежали не каждому члену семьи в отдельности, а всем вместе — сообща. Но и это верно только отчасти: мне не давало покоя, что на верхнем этаже была комната, где стоял шкаф, который Фюсун делила с мужем. Я часто с болью думал об этой комнате и вещах в ней и представлял себе одежду Фюсун. В новогоднюю ночь мы для того и играли, чтобы отвлечься от грустных мыслей. Иногда за столом у Кескинов после двух стаканов ракы мне становилось ясно еще одно: мы и телевизор смотрим лишь для того, чтобы вновь испытать легкость и радость, которая охватывала нас за игрой в лото.

Я терял на какое-то время ощущение чистоты и невинности, когда за игрой или глядя в телевизор опускал в карман какую-либо вещь (например, чайную ложку, которую держала Фюсун, — их за несколько лет накопилось великое множество), но тогда я у меня возникало чувство свободы, позволявшее мне в любой момент уйти.

Старинный стакан, сохранившийся со времен моего деда Этхема Кемаля, из которого мы с Фюсун пили виски во время нашей последней встречи в день моей помолвки, я принес Кескинам для лото в канун нового, 1980 года. Из их дома за те несколько лет, что мы встречали вместе Новый год, я унес множество разных вещей, но взамен приносил гораздо более ценные подарки. Поэтому никто не удивился, когда среди приятных мелочей вроде ручек, носков и мыла появился стакан, напоминающий предмет из дорогого антикварного магазина «Рафи Портакал». Единственное, меня огорчило, что в лото выиграл Тарык-бей и тетя Несибе вытащила ему приз — стакан, запечатлевший на себе следы самых печальных дней моей любви. Фюсун не обратила на него совершенно никакого внимания; или, возможно, она растерялась от моей дерзости (в ту новогоднюю ночь Феридун тоже был с нами), сделав вид, будто не узнает.

В последующие три с половиной года всякий раз, глядя на этот стакан, из которого Тарык-бей пил ракы, я пытался восстановить в памяти все дорогие мне детали нашего последнего свидания с Фюсун, но, сколь ни старался, за столом у Кескинов перед Тарык-беем сделать этого по понятным причинам не мог.

Воздействие вещей, конечно же, зависит от силы воспоминаний, сохранившихся в них, и от нашего воображения. В любое другое время я бы никогда не заинтересовался кусочками мыла из Эдирне в виде винограда, айвы, абрикосов и клубники в корзинке и даже счел бы их пошлыми. Но так как они напоминают мне о глубоком покое и счастье новогодних ночей и о смиренной неспешной музыке нашей жизни, то являются знаком, что волшебные часы за столом в доме у Кескинов были лучшими в моей жизни. Я наивно и искренне верю, что эти чувства разделят со мной и посетители моего музея. Еще один фрагмент воспоминаний — новогодний билет «Национальной лотереи» тех лет. И тетя Несибе, и моя мать каждый год покупали его в преддверии розыгрыша, который проводился в ночь на 1 января, и оставляли среди подарков. Тому, кто становился обладателем этого билета, гости за столом, будь то у нас дома или у Кескинов, всегда в один голос пророчили одно и то же:

— О, сегодня ночью тебе везет! Вот увидишь, выиграешь и в лотерею!

По странной случайности с 1977-го по 1985 год лотерейный билет шесть раз подряд доставался Фюсун. Но, по столь же непонятным причинам, ни в одном из розыгрышей, которые транслировались в новогоднюю ночь по радио и телевизору, она не выиграла никакого приза, даже самого мелкого — возврата денег за билет.

И у нас, и у Кескинов (особенно когда Тарык-бей играл с гостями в карты) в таких случаях вспоминали одну поговорку, которая вполне могла служить утешением проигравшим: «Не везет вам в карты — повезет в любви!» Эти слова, звучавшие часто — по делу и без дела, — я, выпив, бездумно произнес во время встречи нового, 1982 года, после розыгрыша с участием главного нотариуса Анкары в прямом эфире, когда Фюсун опять ничего не досталось.

— Раз вы проиграли в карты, Фюсун-ханым, — сказал я, изображая благовоспитанного английского джентльмена из кино, — значит, вам повезет в любви!

— Совершенно в этом не сомневаюсь, Кемаль-бей! — ответила Фюсун, не растерявшись, как находчивая благовоспитанная английская леди.

Так как в конце 1981 года я верил, что почти преодолел препятствия, мешающие нашей любви, её ответ поначалу показался мне милой шуткой, но на утро, в первый день нового года, протрезвев от выпитого ночью, за завтраком, я подумал, нет ли в словах Фюсун двойного смысла. По её насмешливому тону можно было догадаться, что слово «повезти» имело для неё иной смысл, нежели тот, который в нем заключался, если бы она собиралась в будущем развестись с мужем и уйти ко мне. Позднее я решил, что ошибаюсь из-за чрезмерной подозрительности. На двусмысленные разговоры Фюсун и меня толкали пустые слова.

Из-за лото и карточных игр, розыгрыша «Национальной лотереи» и огромных афиш, возвещавших о праздничных вечеринках в ресторанах и клубах, новогодняя ночь постепенно превращалась в часы беспутства и распития спиртных напитков, о чем с гневом писали такие консервативные издания, как «Милли газете», «Терджуман» и «Хергюн». Помню, даже моей матери не нравилось, что в некоторых богатых мусульманских семьях из Шишли и Нишанташи ставили наряженную елку, подражая христианам на Рождество, и за это она называла некоторых наших знакомых пусть и не «безродными» или «неверными», как в консервативной прессе, но «безголовыми». Однажды все сидели за столом, и вдруг младший сын Османа сказал, что хочет нарядить елку, на что моя мать ответила ему: «У нас не так много лесов и зелени, чтобы елки рубить! Деревья нужно беречь!»