Песнь песней на улице Палермской - Аннетте Бьергфельдт

останавливаясь. Прямо дышать за нее приходится. Ольга вздыхает.

– И кто же у нас Шнапс? – спрашиваю я.

– Это специалист по очистке помещений от призраков. Мы называем его Шнапсом, потому что имя у него звучит похоже. Он очистил от привидения нашу спальню, где долгое время стояла по утрам миниатюрная гренландская дама с ребенком на руках и глазела на меня, когда я просыпалась. И это меня сильно печалило, – рассказывает моя мать и наливает себе «Кампари».

– Жуть какая. И ты не боялась? – интересуюсь я.

– Да нет, для этого не было причин. Но надо подумать, может, и этот дом следует очистить.

Я разглядываю свою мать. Лиловоглазую Еву. Иногда меня просто поражает, что она до сих пор до умопомрачения красива. Красивая и сумасшедшая Ева.

– Кстати, я сегодня в бутик Lancômes в «Магазине» заходила.

Она единственная из моих знакомых, кто может увязать привидение с ночным кремом в одном предложении. Мать моя говорит об универмаге как о близком родственнике.

– Мне накануне приснилось, что у тебя фасад «Магазина» на спине вытатуирован, – замечает Ольга.

Мать моя невозмутимо продолжает:

– Я получила бесплатный набор с новым кремом для кожи вокруг глаз. Продавец был в шоке, когда узнал, сколько мне лет на самом деле.

Мы с Ольгой обмениваемся взглядами.

– А где мы будем Вариньку хоронить? – спрашивает моя мать, которая никогда не умела угодить своей собственной матери.

– Хммм… бабушка ведь ходила на похороны только для того, чтобы убедиться, что тот или иной баран действительно помер.

– Как было с этой русской, Ивонной, – вставляю реплику я.

– В общем, Карл, – начинает объяснять Ольга, усаживая сына к себе на колени, – Ивонна лежала в открытом гробу, а Сергей, он взял с собой в церковь бутылку армянского коньяку и прошептал на ухо покойнице:

– Хочешь выпить, пока мы гроб не закрыли?

Карл качает головой.

– Странный этот Сергей! – говорю я.

– Варинька ни при каких обстоятельствах не хотела, чтоб ее отпевали в русской церкви. Она ненавидела все эти ладаны, мирры и высокие камилавки, – продолжает Ольга.

Мы с матерью согласны с нею и в конце концов решаем провести церемонию прощания в церкви Нафанаила на Амагере и пригласить нашего любимого пастора.

При входе в церковь мне снова бросается в глаза надпись над дверями: «ВИДЕТЬ ВАС ХОЧУ НЕ ТАКИМИ, КАКИМИ МИР ХОЧЕТ». И я прекрасно знаю, что бы ответила на это Варинька.

На скамьях расположились Сергей и Иван вместе с другими скорбящими. Мясникова Лили, Йохан и Вибеке с Гретой заняли места во втором ряду. Остальные мне незнакомы. Может, это болельщики с собачьих бегов? Я и думать не думала, что у Вариньки столько приятелей и знакомых.

Во время церемонии я только и жду, что Варинька восстанет из гроба под барабанный бой и выйдет на поклон.

Бах-бах! Живая и дерзкая, в целости и сохранности, на собственных ногах.

– Она спасла мне жизнь, – рыдает Грета, утирая слезы носовым платочком.

Она, наверное, плачет сегодня больше всех.

После службы Йохан и пятеро русских выносят гроб на улицу, а мы следуем за ними.

И первое, что я вижу, – это как жена псаломщика в витрине прачечной самообслуживания напротив церкви закладывает в машину белье мужа. Псаломщик весит более центнера, и его трусы размера XXL заполняют все поле зрения. На краткий миг молчаливая, одетая в черное процессия составляет резкий контраст с трусами псаломщика. Вариньке это весьма понравилось бы. Что ж, даже торжественность этого момента Богу не дано сохранить.

Для кофе в Варинькиных комнатах мы с Ольгой в достатке запаслись армянским коньяком. Грета быстро опьянела, и Йохан вынужден поддерживать ее, когда она заплетающимся языком держит прощальную речь.

– Варинька спасла мне жизнь. Далеко не все были в восторге от ее супов. Это все, что я имею сказать.

В этот момент с заплаканным лицом поднимается с места Сергей и на едва понятном датском говорит о том, какие волшебные супы готовила Варинька и какой она была при жизни:

– Ана удивительнайа и чйудеснайа! – заканчивает он свою речь по-русски.

– Она была удивительная! Чудесная, – переводит моя мать. – Вот что говорит Сергей.

– Во всяком случае, Хеннинг в последнее время терпеть не мог Варинькины супы! – снова вклинивается в разговор Грета.

– Ш-ш-ш. – Мать моя строго смотрит на нее.

Я оставляю реплику Греты без ответа. Сколько загубленных душ на совести моей бабушки? Хотя говорят, что второе убийство дается легче, чем первое.

Мать моя одной рукой обнимает Карла, а другой вытирает слезы с глаз. Она, судя по всему, чувствует и облегчение, и отчаяние. Тяжело было быть дочерью Вареньки. Душевной теплоты между ними так и не установилось.

– Я решения своего не меняю, похороните меня на острове между могилами Филиппы и папы.

Я киваю.

Ольга берет меня за руку. Из уважения к памяти Вариньки она надела платье с мышеловкой, чтобы чувствовать не только душевную, но еще и физическую боль. Варинькина эра с карликами, собачьими бегами и распиленными дамами завершилась, и я даю волю слезам.

– Луковка, – улыбается Ольга, – после кофе поднимемся наверх и поставим Перлмана.

Следующим утром мать Йохана просыпается на Варинькином диване с пузырем со льдом на голове. Несколько неожиданно для меня, что рядом с нею сидит моя мать, обнимая Грету за талию.

Они тихо беседуют о чем-то, а увидев нас, Грета бормочет что-то насчет того, что вчера у нее слишком язык развязался. Дескать, это коньяк за нее говорил. «Она просто выдала желаемое за действительное». Больше мы уже никогда не услышим от нее ни слова о смерти Могильщика или о возможном воздействии на пищеварение Варинькиных супов.

Через неделю после похорон бабушки приходит запрос из Управления государственных лотерей. Она выиграла пять тысяч крон, и они желают знать, кому выплатить эту сумму.

От Вариньки мы никаких вестей не получаем. Может, у каждого свой рай? Но рай без собачьих бегов вряд ли ее полностью устроит.

Впрочем, может, оно и есть, царство небесное со светящимися душами, среди которых она отыщет деда и Вадима? И попала ли Варинька туда вообще? Может быть, и попала, вот только никогда в этом не признается.

Месяц спустя на глаза мне попадаются ее черные кожаные туфельки. Наверное, мы проглядели их, когда делали уборку. Они такого маленького размера, что вполне могли бы подойти и ребенку. Я переворачиваю их, и из левой туфельки выпадает на пол пятикопеечная монета.

Удар в литавры

Полгода спустя после Варинькиных похорон я по-прежнему живу в одиночестве на Палермской улице.