Фридл - Елена Макарова

Сегодня получила твое письмо, решила устроить себе отдых от мытья посуды и т.п. Сяду поговорить с тобой – имею на это право еще и потому, что немного простужена.

Твоя надежда, что Ланге сможет приехать к своим друзьям еще на Рождество – это маленькое окошко в черной завесе, покрывающей собой все вокруг. Но будь осмотрительна! Мое предупреждение основано на странном и жутком обстоятельстве, о котором ты, возможно, еще узнаешь. За это время мы видели людей, совершивших не столь долгое путешествие. Нас потрясло, насколько они были вымотаны. У всех какое-то странное выражение на лице, которое тем просветленнее, чем лучше человек, и тем более пустое и печальное, чем он хуже.

Замечание твоего друга насчет светотени в картине «Спиленное дерево» вполне резонно. Из-за беспокойного состояния картина не совсем удалась, замысел не доведен до конца.

Я невольно стремлюсь к простоте, вернее к непосредственности, которая порой нападала на меня и раньше, и это стремление заставляет искать новые приемы – не ради собственно новизны, а для того, чтобы проще выразить как бы внезапно увиденное. Поэтому сперва я пытаюсь запечатлеть то, что вызвало во мне вспышку внезапного озарения, пока ощущение не стерлось, и только потом привлекаю к делу уже испытанные приемы. Вообще у меня есть несколько набросков к «Светотени», некоторые из них намного лучше варианта в цвете. Цвет не решил поставленных задач. Ты права насчет окраски рамы, она слишком светлая, но дерево еще потемнеет. Я должна была натереть ее воском, чтобы она сохранила естественный мягкий цвет дерева.

Ты верно заметила про наши отношения с Дивой. Так как я разобралась в собственных проблемах, я стала гораздо лучше относиться к ней, чем очень довольна. Пастор, который ей вдруг понравился, а мне – стойко не нравится, навестил меня. Это очень темпераментный человек, который много цитирует Библию, – я ее теперь читаю сама, а Дива знает только с его слов. Ей нравится Библия, а мне не нравится, что он ломится в открытую дверь и излагает Библию в отрыве от реальности, – по-моему, из страха перед жизнью, который все мы испытываем. В Библии сказано: «Дай кесарю – кесарево, а Богу – Богово»; «Посеешь ветер – пожнешь бурю». В кесаре олицетворено все светское, значит, не нужно бороться и отдавать на попечение властям то, что предназначено Богу. Бояться нужно не людей, а Бога. Христос изрек: «Бог накажет не того, кто говорит против Меня, а того, кто отрицает Дух Святой».

Дива чувствует себя хорошо, у нее много работы, ей дарят подарки. Пальто оставь себе, вещей у нас предостаточно. У меня уже три пальто, и подарили новое. У Дивы чудесный материал, и она собирается шить у лучшего портного. Мы обеспечены. Если бы у нас было еще полгода, было бы совсем хорошо, и я после того, как наведу порядок, буду много рисовать, чтобы заполнить невыносимую пустоту. Живи счастливо, моя дорогая. Держи себя в руках и живи легко!

Павел все так же заботлив, но, к сожалению, плохо выглядит. Из-за лени и рассеянности я не очень хорошо готовлю. Если захочешь, напиши ему отдельно, хотя он не ревнив и любит читать твои письма вместе со мной. Он очень мил, но, к сожалению, слишком нервен и нетерпелив. Не со мной, нет, на работе.

Обнимаю тебя много раз, пиши чаще, это единственное, что нам осталось. Если у тебя есть хорошая книга для долгого и вдумчивого чтения, мы были бы тебе очень благодарны. Недавно прочли кое-что о Муссолини, очень интересно. Я никак не могу расстаться с тобой и ищу любую уловку, чтобы, заполучив тебя, подольше не отпускать. Будем жарить на пикнике сосиски! Я надеюсь скоро вместе с тобой напиться чаю, воды, пива и наесться рыбки! Ф.

Бывают времена, когда зло уходит в долгосрочный отпуск. Нас угораздило родиться именно тогда, когда оно после долгого отдыха вышло на работу. Едва мы пришли в себя после первой войны, началась вторая. Неужели нет никакой возможности выпутаться из сетей госпожи Истории, жить спокойно, любить простые вещи – пузатую сахарницу с лиловым оттенком, отблеск луча на матовом стекле…

Я взялась за философов. Читаю Кьеркегора и Адорно. Они помогают облечь в слова смутные представления: «Кто думает, что сознание созерцательно, не понимает себя, сознание – это “деяние”». Наверное, время Кьеркегора минуло, все лучшее в его подходе усвоено и исчерпано; воздействия страхов его эпохи прочувствованы, осознаны и усилены нашими страхами, парализующими всякое развитие мысли. Все идет к тому, чтобы уничтожить саму способность к созерцанию.

Твои упреки и требования ничего не таить, дабы понимать, «на каком ты свете», касаются и меня. Но со всей своей интуицией тут ты ошибаешься. От ТЕБЯ скрывают только то, что в первую очередь хотят скрыть от себя.

Личная трусость начинается там, где теряется чувство верного направления. Сказать по правде, чтобы написать эти строки, мне понадобилось больше мужества, чем для всего, сделанного раньше. По-видимому, чувство всевозрастающего страха уже давно существовало в моих письмах к тебе, а осозналось лишь в результате длительной переписки. И поскольку в данный момент я совершенно не представляю своей судьбы, попытка объяснения внушает еще больший страх. Я ощущаю страх как личную вину, и это невыразимая мука.

Прошу тебя интенсивнее переписываться с Дивой, она очень одинока. Хотя физически я присутствую в ее жизни, но разговаривать, в моем нынешнем состоянии, могу только с тобой. На этот раз не пишу чернилами, т.к. приписываю по предложению иногда днем, иногда ночью. Пока, помни обо мне! Такое трудное время. Ф.

Я упрекаю себя в том, что так много занимаю тебя собой, но важна не я лично, а вопрос, насколько ошибки, которые я расцениваю не как случайное явление, а как следствие однобокого мировоззрения, значимы для всех нас.

Хильда требует от меня однозначного ответа – верю ли я, как прежде, в идеи Ленина, в справедливость cоветского строя, в то, что будущая победа над фашизмом уничтожит капитализм. Сказать ей, что моя вера пошатнулась, – значит потерять дружбу.

Прочти, дорогая, Адорно. Даже если он не способствует ясности, то хоть держит начеку. Он левак, он против буржуазии, но подвергает «идею» ревизии. Притом что его нападки обусловлены дружественной позицией.

Сегодня я вспоминала «Ботанический сад» Клее. Принцип этого рисунка великолепен; внезапно в верхней четверти листа последовательность прерывается. Формы становятся бессмысленными, вернее, случайными. Это аритмия, или диссонанс. Кажется, понять это невозможно. Однако недавно кто-то, совершенно далекий от искусства, был у нас, долго рассматривал репродукцию и сказал: «Это мог бы быть сад, наверху ворота и там так же есть деревья». Таким образом, наше требование к структуре меняется, и высокое искусство вполне допускает непоследовательность.

«Кесарю – кесарево». Ты права, эти слова отменяют спокойствие и уверенность, вызывают внутреннее колебание: что и сколько – для кесаря? что и сколько – для человека? На колу мочало, начинай сначала. До свидания – множество поцелуев!