Мадам Пикассо - Энн Жирар

Пикассо нашел маленький белый дом с голубыми ставнями прямо в центре города. Здесь ей станет лучше, заверил он. Возможно, Пикассо сам верил в это, но мрачная неопределенность войны действовала ему на нервы. Он ежедневно перебирал бумаги и документы. В то время как он беспокоился о судьбе своих картин, оставшихся в Париже, и о безопасности своих сбережений, у Евы возобновились приступы тошноты и головокружения, но она решила пока не говорить Пикассо об этом. Кроме того, у нее оставалась тайная надежда, что она беременна.

– Если людей охватит паника, мы можем потерять все. Все мои деньги лежат во Французском банке в Париже, – объявил Пикассо однажды утром, развернув газету. – Ты достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы отправиться со мной в столицу? Нужно забрать деньги. У нас не так уж много времени.

Он так беспокоился о судьбе своих сбережений, что не заметил, как Ева убрала со стола свою полную тарелку.

– Конечно, я поеду с тобой, – ответила она, надеясь, что сможет собраться с силами для поездки по железной дороге. Теперь она была партнером Пикассо и собиралась поддерживать его до конца.

На следующее утро, когда они вышли из поезда и смешались с толпой, Ева прильнула к Пикассо, ошеломленная видом города, который казался совершенно другим по сравнению с тем местом, откуда они уехали. Исчезли модные парижанки, гулявшие по бульварам в широкополых шляпках и нарядных платьях. На улицах не осталось почти никого, кроме солдат и полицейских.

Повсюду были расклеены листовки с объявлениями о мобилизации, призывавшие здоровых французов взяться за оружие. На смену общему веселью и беззаботности пришел страх.

– Не беспокойся, меня не призовут в армию, – сквозь зубы пробормотал Пикассо, когда они направлялись к большому каменному зданию банка возле Монпарнаса. – Я же не француз.

Снаружи собралась огромная толпа, а очередь к дверям растянулась на целый квартал. Пикассо крепче сжал руку Евы, когда они протолкались к охраннику, стоявшему у высокой железной двери с каменным выражением лица.

– Прошу прощения, но я должен ознакомиться со своим счетом, – сказал Пикассо и незаметно вручил охраннику серебряный франк.

– Messieur-dame, bienvenue[72], но вы не должны задерживаться на улице, среди этой толпы. Дело может обернуться плохо. Пожалуйста, быстрее проходите внутрь!

Ева чувствовала себя скверно из-за того, что их с Пикассо за взятку поместили в самом начале очереди, но она понимала, что положение отчаянное, и ожидание вполне могло стоить им гораздо больших денег.

Как только Пикассо забрал свои сбережения, упаковал их в ковровую сумку и проверил замок на двери новой квартиры, они поспешно вернулись в Авиньон. По его словам, Париж был неподходящим местом для тех, кто хотел переждать войну. Но война все равно настигла их. Когда они вернулись в дом с голубыми ставнями, их уже поджидали Жорж и Марсель Брак вместе с Андре Дереном, его любовницей Алисой Принсет и черной пастушеской овчаркой Сентинелем. Марсель Брак в знакомом жемчужном ожерелье с заплаканным видом сидела на кованой железной скамье у парадной двери.

– Мы надеялись, что вы проводите нас на вокзале, – угрюмо произнес Брак. – Нас обоих призвали в армию.

«Это невозможно», – подумала Ева, охваченная внезапной паникой. Ее болезнь, война, а теперь еще и это. Все изменялось слишком быстро, и она не успевала осмыслить происходящее.

– Моя дорогая Алиса собирается переждать войну в Монфаве у своей сестры, но она не может взять туда Сентинеля, – добавил Дерен.

Потрясенный неожиданными новостями, Пикассо опустился на корточки и погладил черные лохматые уши собаки, стоявшие торчком. Ева понимала, что этот жест должен был продемонстрировать его выдержку. Он не позволял себе оказывать животным знаки внимания после смерти Фрики, но этого пса он знал со щенячьего возраста. Ева видела, как выражение лица Пикассо невольно смягчилось, когда Сентинель завилял хвостом в ответ на ласку.

Не ощущая ничего, кроме сочувствия, Ева опустилась на скамью и обняла дрожащие плечи Марсель.

– Я уже ненавижу эту проклятую войну, – прорыдала та, закрыв лицо ладонями.

– Что же нам делать с бедным Сентинелем? – Алиса Принсет тоже плакала. – Он такой ласковый пес и совсем пропадет без Андре. Какой кошмар!

– Мы позаботимся о нем, пока вас не будет, – предложила Ева.

Пикассо затравленно взглянул на нее.

– Пожалуйста, Пабло. Мне в самом деле понадобится кто-нибудь, кто составил бы мне компанию, пока все будут в отъезде, а ты целыми днями работаешь в студии.

– Пожалуй, у нас нет выбора, – наконец признал Пикассо.

Немного позже они собрались на железнодорожном вокзале. Повсюду можно было видеть другие семьи, собравшиеся в огромном помещении из стали, железа и стекла. Солдаты красовались в новых мундирах. Женщины плакали и обнимали их. Маленькая девочка махала флажком. Потом раздался паровозный гудок, и его звук показался Еве похоронным маршем. Пикассо наконец взял у Дерена поводок Сентинеля, и мужчины обнялись на прощание.

– Надеюсь, эта война быстро закончится и мы вернемся к нашим мольбертам, – сказал Брак и подмигнул. Как и остальные, он старался держаться стоически. – Разумеется, наш испанец в полной мере воспользуется своим преимуществом и станет еще более знаменитым за время нашего отсутствия.

– Задай им жару, Уилбур, и мы покончим с этим, – сказал Пикассо и шутливо отсалютовал другу. Он не стал обнимать Брака; это было бы слишком мучительно для него.

– Vive la France! – воскликнула Ева и постаралась изобразить улыбку, скрывавшую ее сомнения в будущем.

Марсель Брак, все еще плакавшая, горячо обняла ее.

– Я должна попросить у вас прощения, – сказала она.

– За что?

– Мы с Алисой не слишком тепло отнеслись к вам с самого начала. Мы были холодны с вами из-за дружбы с Фернандой и прочих вещей.

– Я и не заметила, – солгала она, так как знала, что Пикассо слышит их разговор.

– Вы были очень добры к Пабло. Мы с Алисой убедились в этом.

– Не стоит так говорить только потому, что мы берем собаку, – неловко пошутила Ева, хотя по-прежнему ощущала боль от слов Марсель, произнесенных тогда, давно, у нее за спиной. Возможно, так она расчувствовалась из-за того, что ее муж отправлялся на войну. Тем не менее сейчас было ни к чему вспоминать старые обиды.

– Правда, Ева, мне очень жаль. Когда он жил с Фернандой, то был очень вспыльчивым. Зато сейчас от него исходит удивительный покой. Это в самом деле поразительно. Жорж говорит, что видит это в его картинах. Совершенно ясно, что это преображение произошло благодаря вам.

Они еще раз обнялись перед последним паровозным гудком. Все старались держаться непринужденно, но чудовищность войны и неизбежных потерь слишком давила на них. Наконец, Жорж Брак и Андре Дерен вошли в вагон и скрылись из виду.