Мадам Пикассо - Энн Жирар

– О, Сильветта, это же чудесно!

– Ты всегда говорила, что я не вечно буду обычной танцовщицей, и твое предсказание наконец сбылось.

– Прими мои поздравления. Я так рада за тебя!

Ева действительно радовалась за свою подругу. Грустно было лишь из-за того, что она не увидит ее триумф на сцене. Существовало множество прекрасных вещей, которые она больше никогда не увидит.

– Признаюсь, мне нечем крыть, – тихо сказал Макс. – Тем не менее я собираюсь на следующей неделе креститься.

– Но ведь ты еврей.

Он широко улыбнулся и блеснул голубыми глазами.

– Да, это так, но пора перейти к решительным действиям. Моя жизнь превратилась в бардак, но недавно я испытал видение, и мне было велено впустить Господа в свое сердце.

– Следовало бы догадаться об этом. Я помню, как ты советовал мне молиться, – сказала Ева.

– Пикассо согласился стать моим крестным отцом.

– Ты уже говорил с ним об этом?

– Да. Я хотел попросить тебя быть моей крестной матерью, но Пабло утверждает, что ты не вполне здорова.

– Думаю, он прав.

– Ты не обидишься, если вместо тебя будет Сильветта? Она твоя близкая подруга, и она прекрасно справится с этой ролью. А я буду представлять себе, что со мной рядом ты.

– Замечательная мысль, – слабым голосом ответила Ева. – Не могу предложить лучшей кандидатуры. Конечно, мне хотелось бы быть вместе с тобой в такой важный день. Где ты будешь креститься?

– В Сионском аббатстве. Пикассо все устроил. Ты знаешь это место?

«Там мы собирались венчаться», – хотелось ответить Еве. Но не было никакого смысла портить эту замечательную новость.

– Он определенно стал другим человеком с тех пор, как ты вошла в его жизнь, Ева, – сказал Макс. – Честно говоря, я никогда не думал, что он может найти для себя кого-то лучше, чем Фернанда. Сначала они были впечатляющей парой. Поэт, живущий во мне, сравнивал ее с яркой падающей звездой, сияющей и хрупкой. Но ты похожа на волну, сила и глубина которой никогда не иссякают. С тобой Пикассо обрел доброту, которая определенно сделала его лучше. Он преобразился. Все это произошло лишь благодаря тебе, и я с радостью признаю это.

– Он изменил и меня, Макс. Не думаю, что я сделала бы и половину того, чего достигла вместе с ним.

– Надеюсь, ты простишь мое отношение к тебе в самом начале наших отношений?

– Но ведь мы с тобой нашли общий язык в Сере. Я рада, что мы друзья.

Макс наклонился и перешел на шепот. Она вдруг заметила слезы, блестевшие в его глазах.

– Ты должна выздороветь, Ева. Не только ради Пабло, но ради всех нас.

– Я стараюсь, Макс. Я в самом деле стараюсь.

…Смерть стала черным призраком, ежедневно маячившим за спиной Пикассо. Тем не менее он рисовал с огромным воодушевлением, вдохновение наконец вернулось к нему. Он сражался со смертью, как опытный матадор сражается с быком. Мысль о корриде волновала его так же сильно, как и раньше. Он всегда любил страстный ритуал схватки с быком, символизировавший непреклонную решимость.

Он рисовал и рисовал. Ева спала. Все для него сплелось в один запутанный клубок. Чувства. Работа. Гнев. Жизнь. Смерть. Любовь. Секс. Он страстно желал, чтобы все было как прежде, но понимал, что это уже невозможно. И, наконец, предательство. В конце концов, разве Бог не нарушил сделку, когда он снова заставил себя довериться Его воле?

Пикассо продолжал рисовать, а Еве становилось все хуже и хуже. В те моменты, когда ностальгия одерживала верх над гневом, он создавал кубистские полотна и даже новых арлекинов. Он делал эскизы и занимался лепкой с такой страстью, как будто от этого зависела его жизнь. Когда вспыхивала ярость, он выплескивал свою боль на холсты в сюжетах, наполненных сарказмом, жестокостью и даже насмешками над болезнью Евы, потому что, в конце концов, он не мог открыто сердиться на женщину, дожидавшуюся смерти. Боль заставляла его провозглашать, что он, а не Бог, является творцом любых чувств.

Но однажды, когда он дошел до предела, очередная вспышка ярости оказалась чрезмерной даже для него. Он создал жуткий образ женщины, чьи груди были гвоздями приколочены к грудной клетке. Нечто чудовищное. Он в ужасе смотрел на свое творение, словно кто-то другой, а не он, создал эту кошмарную картину. Это была не Ева, не женщина его сердца. Тем не менее он изобразил ее. Вне себя от горя Пикассо закрыл лицо руками. Потом он поставил на мольберт чистый холст, чтобы начать снова.

Раненый ребенок, скрытый внутри, умолял его расстаться с Евой. Это облегчит неустанную боль, ведь она с каждым днем становилась все слабее, а он был бессилен помочь ей. Пикассо всегда испытывал сложные чувства по отношению к болезни и смерти, даже когда не понимал их. Но если он будет стараться поскорее разобраться в них, то потеряет Еву так же, как потерял Кончиту – беспомощный и с мучительным раскаянием в душе.

Наконец, когда Пикассо больше не мог есть, спать или даже работать, он снова отправился в Сионское аббатство. Проливной дождь стучал в высокие витражные окна. Он занял место на задней скамье, сгорбив плечи и уткнувшись подбородком в сцепленные руки. Он посмотрел на огромное распятие, висевшее в глубине нефа. Крестные муки Иисуса… За всю свою жизнь Пикассо не чувствовал себя более беспомощным.

– Я могу помочь, мсье?

Пикассо обернулся и увидел того самого темноволосого алтарного служку, который проводил его в церковь несколько месяцев назад. Он не расслышал шагов, однако мальчик сидел рядом с ним. Он был в том же одеянии и держал в руках четки из слоновой кости. Мальчик смотрел на него широко распахнутыми черными глазами, и Пикассо почувствовал, как его гнев куда-то уходит. Ему не удалось сразу же обрести голос. Он откашлялся, провел рукой по лицу и пригладил волосы. Лишь тогда он осознал, что его лицо залито слезами. Должно быть, мальчик услышал его всхлипывания.

– Только Бог может помочь мне, но сейчас мы с Ним не в лучших отношениях.

– Однажды я сам так думал. После смерти моей сестры родители решили, что мне будет легче, если я буду находиться ближе к Богу, поэтому они заставили меня служить здесь.

Пикассо откинул голову и прижался затылком к жесткой деревянной скамье.

– Они заставили тебя?

– Они хотели, чтобы я примирился с естественным ходом вещей.

– А ты?

– Всегда лучше быть ближе к Богу.

Пикассо внимательнее посмотрел на мальчика. Теперь тот выглядел старше и определенно говорил как взрослый человек. На какой-то момент ему показалось, что он заснул в этом огромном сумрачном зале. Откровение было слишком внезапным, как и сходство их утраты.

– Вы должны примириться с вещами, которые нельзя изменить, мсье. Тогда вы обретете настоящий мир в душе… ради вашего будущего.