Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья - Фелипе Фернандес-Арместо

в распоряжении вашего государя» (Io et li mey vasalli semo tucti del tuo signiore)[749]. Другие вожди, впрочем, проявляли куда меньше охоты. Магеллан пытался убедить их подчиниться, угрожая, «что, если они не будут оказывать повиновение своему властителю, как королю, он велит всех их убить, а владения их отдать королю»[750]. Сознательно или бессознательно, он изменил тем самым основы верховной власти на Филиппинах, превратив первого среди равных в деспота.

На берегу стали ежедневно служить мессу, которую Магеллан неукоснительно посещал и на которой раджа и члены его семьи вынуждены были постоянно выслушивать речи Магеллана, который «рассказывал радже многое, касающееся веры» (diceva molte cose della fede)[751]. Магеллан пользовался предоставленными возможностями для политических целей, желая консолидировать те изменения, которые внедрял в этом государстве: концентрацию местной власти в руках раджи при признании верховенства Испании. Например, «однажды перед мессой» Магеллан вновь пообещал оставаться верным радже, поклявшись рыцарской честью и обнажив клинок «перед образом Богоматери», пояснив, что, «кто бы ни давал клятву, он должен предпочесть смерть нарушению таковой клятвы, если дает ее перед этим образом»[752].

По этому случаю он велел дать клятвы, которые превосходили все предыдущие ожидания: от «городской знати» он потребовал «поклясться в верности» радже, в знак чего те облобызали его руку: видимо, они не понимали всей значимости этого жеста для феодальной христианской традиции. Этот знак явно выдавал намерения Магеллана самому стать властителем, что проявлялось еще в его переговорах с королем Испании. Радже же он велел «объявить, что он будет всегда соблюдать покорность и верность государю Испании» (d’essere sempre hobediente et fidelle al re de Spagnia)[753]. Те же обещания, которые дал сам Магеллан, выглядели по меньшей мере экстравагантно: он отметил, что с этого дня радже «будет гораздо легче одолевать своих врагов» (que vincerebe più facilmente li sui nemisi che prima) и что в будущем Испания подкрепит его «такими значительными силами, с помощью которых сделает величайшим властелином этих областей»[754].

Все, казалось, готово для следующего этапа программы Магеллана – распространения власти Себу на другие острова. Чтобы понять, что здесь пошло не так, нужно перенестись более чем на год вперед, к расследованию, которое провели испанские чиновники по завершении экспедиции, распутывая обстоятельства смерти Магеллана и того, что к ней привело.

Не столкнулись ли они здесь с убийством? Какое-то время севильские власти считали это возможным. По мере того как накапливались сведения о мятежах на кораблях Магеллана, а молчание продолжалось еще долго после того, как капитан-генерал, по всем расчетам, должен был завершить свою миссию и отправить отчеты домой, все упорнее ходили слухи о том, что он мог пасть жертвой какого-то злодейского заговора. Когда в октябре 1522 года в порту показались выжившие участники экспедиции на «Виктории», истощенные, усталые и больные, чиновники Каса-де-Контратасьон их уже поджидали.

Один из вопросов расследования гласил: «Как индейцы убили капитана Магеллана?» Вплоть до этого момента вопрос мог показаться безобидным. Он отражал ту точку зрения, с которой все уцелевшие участники экспедиции легко готовы были согласиться. Но продолжение было полно яда: «Некоторые утверждают, что он погиб по-другому»[755]. Под некоторыми подразумевались те, кто остался на Востоке или уже прибыл на «Виктории».

При расследовании выяснилось, что Магеллан погиб в битве с туземцами во время нападения на остров Мактан[756]. Но все остальное по-прежнему представляет собой загадку. Показания участников экспедиции, прибывших в Севилью, пленников, попавших в руки португальцев в Тернате, и воспоминания, собранные в последующие годы, полны противоречий. При этом противоречивые сведения сообщают не только разные информанты, но порой даже одни и те же люди в разное время.

Исторические данные могут помочь исключить прямую ложь или предположения, сделанные свидетелями из корыстных мотивов или же из-за того, что на самом деле они отсутствовали на месте событий, о которых вспоминали. После того как мякина отсеется, исследователь, как правило, прибегает для поиска истины к логике, здравому смыслу и знанию человеческой природы. В дело вступает максима Шерлока Холмса: если отбросить невозможное, то, что останется, каким бы невероятным это ни было, и будет истиной. В случае смерти Магеллана нам приходится выбирать между в равной степени невероятными фактами.

Конфликт источников начинается с причин, по которым Магеллан предпринял атаку. Никто не отрицает, что инициатива полностью принадлежала ему. Пигафетта даже предположил, что Магеллан выбрал день битвы – 27 апреля, суббота, «ибо это был особенно чтимый им день» (perchè era o giorno suo devoto), хотя и не поясняет почему[757]. Ни в одном источнике не утверждается, что у Магеллана были сколько-нибудь адекватные причины для атаки. Его ссора с правителем Мактана стала результатом отклонения требования дани в форме провизии, в которой отчаянно нуждалась экспедиция. Один свидетель утверждал, что капитан-генерал чувствовал себя оскорбленным и обманутым, когда ему предложили один бушель риса и козу[758]. Согласно Панкадо – генуэзскому штурману, который утверждал, что спор из-за провианта стал единственной причиной, по которой Магеллан прибег к насилию, жители Мактана в ответ на просьбу дать трех коз, трех свиней, три меры (fardos) риса и три меры проса предложили снизить требования до двух штук в каждой категории, так как «им больше нечего дать»[759].

Провизия действительно была жизненно важна, но не меньшую роль играла и политика. Магеллан уже прибегал к насилию и в Патагонии, и на Марианских островах, либо для мести, либо для получения пищи, либо для похищения жертв. Предметом спора на Мактане была не еда, а власть. Магеллан не мог позволить себе проявить слабость в переговорах. Он должен был скрыть прискорбное состояние своих кораблей и людей за внешней бравадой и всегда готов был пойти на риск. Мы уже видели, как он получил ранение в Каликуте, поставил на кон свою жизнь на Мальдивах, с трудом избежал правосудия в Марокко, провоцировал португальского короля, бросил свою страну и семью, чтобы начать новую жизнь в Кастилии, и отправился в долгое путешествие без каких-либо разумных шансов на успех. Расчетливый игрок, возможно, не рискнул бы всей экспедицией, когда на кону стояло по паре коз и свиней, но для Магеллана такое, возможно, было вполне естественным.

Проблему распространения выгодных союзов на оставшуюся часть архипелага можно было решить или отложить разными способами. Стратегия, избранная Магелланом, напоминала ту, которой примерно в то же время придерживался Кортес в Мексике: сделать одного вождя верховным и пытаться управлять с его помощью остальными. В Мексике Кортес решил положиться на Куаутемока, вождя Теночтитлана; выбор оказался