Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья - Фелипе Фернандес-Арместо

href="ch2-780.xhtml#id11" class="a">[780]. Раб Магеллана Энрике из Малакки тоже получил раны и с трудом, по свидетельству Пигафетты, оправлялся от них, лежа под одеялом. Пигафетта рассказывает историю, которая выглядит правдоподобно, учитывая то, что мы знаем об обращении с рабами в доме Магеллана: Дуарте Барбоза, свояк капитан-генерала, судя по всему, заподозрил со стороны Энрике симуляцию и пригрозил его высечь, а по возвращении в Испанию отдать обратно в рабство жестокой хозяйке[781]. Это было просто бессовестно: Магеллан освободил Энрике в своем завещании; если обвинение справедливо, то возмущение раба вполне понятно.

Хотя, как признавал Пигафетта, «среди наших раненых было много», небольшое число смертей сначала не позволило путешественникам понять масштаб своего поражения. Необходимость немедленно бежать с Филиппин стала очевидна сразу, судя по тому, что выложенные на берег товары были немедленно погружены на борт. Но бедственность состояния экспедиции никак не впечатлила ее руководителей. Обещания, данные Магелланом радже Себу, оказались пустыми. Испанская военная машина потерпела неудачу. Каждый раз, когда эффект чужака не проявлялся, как на Марианских островах, где туземцы имели своеобразную культуру и были наслышаны о пришельцах, или на Мактане из-за требований региональной политики, испанцы терпели неудачи. Завоеватели были унижены. Чаша весов в войне склонилась в пользу Мактана, обстоятельства складывались против Себу. Лучшим решением с точки зрения себуанцев было повернуть оружие против путешественников и попытаться восстановить таким образом хорошие отношения с правителями других островов.

Должно было быть очевидно, что союз с Себу подошел к концу и рассчитывать на дружбу недавних союзников больше нельзя. Однако 1 мая отряд примерно из 28–30 человек принял приглашение Хумабона на пир, где раджа обещал передать им драгоценные камни, которые собирался подарить Магеллану; предполагаемый получатель дара был уже мертв, но подарок вполне подходил королю Испании. Жуан Серрано, который, по большинству источников, заступил на место Магеллана, возглавил отряд. Сан-Мартин, по словам Пигафетты, пошел с ним, как и Жоао Карвалью и Гонсало Гомес де Эспиноса. Пигафетта остался на корабле: он был ранен в ногу мактанской отравленной стрелой. Его рассказ о происшествии слишком ярок, чтобы его здесь не привести.

Карвалью и Эспиноса заподозрили неладное, когда увидели, что человек, излеченный Магелланом, увел к себе в дом священника, словно бы желая его защитить. Как только они вернулись на корабли, «послышались громкие крики и вопли. Немедленно подняли мы якоря и, стреляя из многих пушек по домам, подошли ближе к берегу». Жуан Серрано, окровавленный, в одной рубашке, вышел на берег, умоляя товарищей прекратить огонь, «так как туземцы убьют его». Всех остальных сошедших на берег уже истребили, за исключением, возможно, Энрике из Малакки. Серрано умолял его выкупить, но Карвалью заговорил о том, что посылать к берегу вторую лодку рискованно. Этот совет нельзя считать беспристрастным: он был следующим в очереди на общее руководство флотилией. Серрано, «плача, молил его не поднимать так быстро паруса, так как они убьют его, и заявлял, что он молит Бога потребовать от него возмездия за свою душу в день Страшного суда; мы тут же отбыли. Я не знаю, убит ли он или остался в живых»[782].

В официальных записях он числится среди предположительно мертвых, «убитых из-за предательства» (mataron a traición), вместе с Дуарте Барбозой, свойственником Магеллана, который принял командование «Тринидадом» и якобы угрожал рабу Энрике наказанием за симуляцию, а также еще с 25 моряками, включая самого Энрике и Андреса Сан-Мартина.

Судьба Энрике остается неразрешимой тайной. Пигафетта, который редко сходился с Элькано, здесь вместе с ним обвиняет раба в организации бойни. Согласно их предположениям, Энрике перешел на сторону туземцев и побудил Хумабона выступить против путешественников, забрав их товары. Однако необходимости прибегать к теориям заговора нет. В интересах самого Хумабона было избавиться от доставляющих одни неприятности гостей и по возможности очистить свое имя в глазах других раджей, автономному правлению которых угрожал Магеллан.

Теперь флотилия наконец-то могла вернуться к своей исходной задаче и начать поиски Молуккских островов, хотя на то, чтобы добраться туда, ушло еще полгода. Поступил бы так Магеллан, если бы остался жив? Его толмач сказал королевскому советнику-«мавру» на Себу, что Молуккские острова были следующим пунктом назначения флотилии, но сам Магеллан уверял раджу Себу, что собирается держать путь сразу в Испанию, откуда вернется с подкреплением[783]. В своем сознании он всегда держал Филиппины на первом месте. Но полностью игнорировать приказы испанского короля, разумеется, было нежелательно. Впрочем, даже если бы Магеллан и выжил, следовало признать, что путешествие давно уже утратило все шансы на успешный исход. Путь, которым он впервые в истории добрался к Молуккским островам, был явно непрактичным. Катастрофы на Мактане и Себу просто вбили последний гвоздь в крышку гроба экспедиции. Однако раз уж флотилия забралась так далеко, не было никаких причин отказываться от реализации исходной миссии.

В каком-то смысле Магеллан, проявив показной героизм, совершил «большой карьерный шаг». Можно легко представить себе его на берегу: он идет вброд, босой, его раны кровоточат, он начинает вязнуть в песке; его потрепанный отряд отступает, над волнами летят дротики и копья, поражая людей. Битва, особенно если вы ранены, проигрываете, а враг приближается, – не лучшее место для спокойного созерцания будущего. Больше шансов на то, что перед глазами у вас пронесется прошлое. Перспективы Магеллана – если только у него была возможность их представить – были мрачными. Он не подчинился приказу. Его миссия закончилась коммерческим провалом и военным поражением. Если бы он вернулся домой, мятежники и дезертиры собрались бы его оговорить, кружа над ним, как стервятники над трупом. Его самодурство возмущало подчиненных и отчуждало бывших друзей. Приговорив к смерти или без суда убив людей епископа Фонсеки, он настроил против себя самого влиятельного человека при дворе. Все его надежды терпели крах; жизнь, построенная по образцу рыцарских романов, заканчивалась – лучший момент для пересмотра приоритетов. Ему было нечего терять, кроме своей жизни. Упав замертво, он избежал расплаты за неудачи и заложил основания легенды.

10

Последствия и апофеоз

Мир с 1521 года

Страшный в правосудии, услышь нас, Боже, Спаситель наш, упование всех концов земли и находящихся в море далеко.

Псалом 64: 6

Когда я был маленьким, то учился в ужасной школе, где нас каждый день заставляли бегать по пустоши. Я терпеть не мог этого занятия не только потому, что был медленным и слабым ребенком, но и потому, что даже мой самый быстрый одноклассник не доказывал этим ничего, кроме того, что, приложив множество бесполезных усилий, мог первым вернуться к точке старта.

Движение по кругу с тех