Тень мечей - Камран Паша

Мириам сидела в одиночной камере, мучимая мыслями о предательстве и безысходности. Вот уже около недели ее держали в сырой комнате в недрах дворца. По крайней мере, так ей казалось, поскольку в комнате не было окон. Судя по равным промежуткам времени, через которые мрачные тюремщики приносили ей пищу, она находилась здесь чуть больше пяти дней. Ее никто не навещал, и Мириам понятия не имела, что происходит во внешнем мире.

До заключения под стражу она наивно полагала, что ей удалось познать сердце Саладина. Мириам убедила себя, что он не очередной семейный тиран, который движим страстями, а человек, руководствующийся кодексом чести. Какой же она была дурой! Теперь каждый раз, когда открывалась дверь, Мириам готовилась к приходу палача. Такова достойная награда для юной девушки, увлекшейся романтическими фантазиями и иллюзиями. Когда-то Мириам гордилась собственной силой воли, умением прислушиваться к голосу разума, а не внимать ребяческим выдумкам и россказням о любовных приключениях юных мечтательниц. Но сейчас, подобно бесконечной веренице глупышек — начиная с Евы и заканчивая Еленой Троянской, — она позволила сердцу возобладать над разумом. Эта ошибка — и поделом! — будет стоить Мириам жизни.

Когда самобичевание заполонило оставшиеся уголки девичьей души, открылась массивная железная дверь ее темницы. И, словно луч солнца, пронзающий всепоглощающий мрак, вошел Маймонид.

Он выглядел глубоким стариком, его спина сгорбилась под тяжелым грузом тревоги — к длинному списку его забот Мириам добавила еще и это. Как она себя презирала! Не за то, что влюбилась в человека, оказавшегося бессердечным тираном. Не за то, что позволила превратить себя в жертву развратных фантазий молодого воина. Она презирала себя, ибо заставила страдать своего дядю, этого милого человека с ангельским характером.

От страшной бури, бушевавшей в душе Мириам, она, казалось, окаменела, а ее ноги словно приросли к полу. Но Маймонид распростер объятия, совсем как в те годы, когда она была еще ребенком. Его лицо озарилось невероятной, невыносимой любовью к девушке, которую она ненавидела всем своим естеством.

— Дядя! — Непрошеные слова сорвались с запекшихся губ. Это первое слово, которое Мириам произнесла вслух с тех пор, как ее заперли в этой темной дыре. По спине пробежал холодок, и она, вскочив с койки из древесного волокна, бывшей единственным предметом мебели в темнице, бросилась к Маймониду. Она обнимала старика с таким неистовством, что сама испугалась.

Он долго не выпускал из объятий вздрагивающую всем телом племянницу, а потом поднял ее лицо и принялся вытирать хлынувшие из глаз слезы, которые ей так и не удалось сдержать.

— С тобой плохо обращались?

Мириам попыталась восстановить дыхание, успокоиться.

— Нет, — наконец призналась она, не желая добавлять дяде мучений, — у нее не было сомнений, что ему и без того пришлось немало снести. — Меня хорошо кормят, обходительно обращаются, но я все равно пленница.

Маймонид кивнул, его лицо осунулось от усталости. Казалось, со дня ее заточения он так и не спал. И, как догадывалась Мириам, на этот раз его внешность не обманывала. По какой-то необъяснимой для себя причине она вдруг подумала о Саладине и, не в силах удержаться от вопроса, осведомилась:

— Как султан?

Маймонид, крайне озадаченный, пристально посмотрел на племянницу.

— Как ты можешь думать о человеке, который поступил с тобой так несправедливо?

И тогда она поняла, почему спрашивает о нем. Правда всегда лежала на поверхности, только ее затмевали гнев и боль, бушевавшие в ее сердце. Непостижимым образом эта буря в присутствии дяди начала униматься, и Мириам в конце концов могла мыслить ясно.

— Ему солгали. — Мириам понимала: во всем, что произошло, во всей этой ужасной трагедии, разворачивающейся последние несколько дней, виновата одна женщина и ее ревнивые происки.

Маймонид печально и в то же время покорно покачал головой.

— Дорогая моя, я предупреждал тебя, что интриги в гареме безжалостнее любых козней, которые строят франки в этой войне.

Да. И намного вероломнее.

— Меня казнят? — Как странно слышать эти слова, срывающиеся с ее губ! Но Мириам было необходимо знать правду. Нужно подготовиться к неизбежному.

— Нет.

И произнес это не Маймонид. Это сказал султан.

В дверном проеме стоял печальный (таким ей еще не доводилось его видеть) Саладин. У Мириам не было сил смотреть на него. Ее собственная боль оставалась пока слишком живой, слишком сильной.

Маймонид повернулся к своему старинному другу:

— Ты предал свою честь, ибн Айюб. Я думал, что знаю тебя. — В глазах старика пылал праведный гнев.

Такой непочтительный тон в обращении к султану, исходи он из уст любого другого, скорее всего, стоил бы наглецу немедленной смерти. Но Саладин даже не вздрогнул и ничем не выказал, что обиделся.

— Так и есть, — глухо произнес султан. У него был такой умоляющий взгляд, как будто он просил своего давнего друга толику понимания, чтобы попытаться оправдать то, чему, казалось, нет оправдания. — Это единственное место, где я могу охранять Мириам и защищать ее от происков придворных врагов. Мириам держат здесь для ее же собственного блага, пока я самолично не разберусь в происшедшем.

— И что ты выяснил в результате своего расследования? — Мириам вновь обрела способность говорить, хотя и продолжала избегать взгляда Саладина.

Саладин вздохнул и взъерошил свои темные волосы.

— Я подозревал, что тут не обошлось без султанши. И оказался прав.

Что-то в его тоне заставило Мириам поднять глаза. В его взгляде таилась ужасающая пустота, как будто он отбросил все эмоции, способные воспрепятствовать ему в разрешении рассматриваемого вопроса.

— И что ее ждет? — Мириам понятия не имела, почему ее беспокоит судьба жестокосердной женщины, которая устроила для нее ужасную западню. Вероятно, Мириам понимала султаншу и движимые ею беспощадные чувства. По большому счету они имели одну общую черту: обе любили этого мужчину. Несмотря на все его недостатки и слабости, и Мириам, и Ясмин любили его.

Саладин опустил глаза.

— Вопрос уже улажен, — сказал он и замолчал. Но потом словно через силу продолжил: — За чудовищные преступления султаншу и ее наложницу сегодня утром казнили.

Мириам почувствовала, как похолодело сердце. Все происходящее — безумие. Она заметила выражение крайнего недоверия на дядином лице и предположила, что по ее глазам можно прочитать то же самое. Ясмин бинт Нур-ад-дин, самая известная и уважаемая женщина в государстве, мертва. И все из-за Мириам. Внезапно к горлу девушки подступила тошнота.

— Любовь — это не преступление, сеид. — Из глаз Мириам потекли слезы ужаса. Этого она уже не могла вынести.