"Канцелярская крыса" - Константин Сергеевич Соловьев

или поздно приходилось направляться отважным сыщикам Скотланд-Ярда или частным детективам. Герти знал, что его там ждет. Знал он и то, что притон окажется местом до крайности мрачным, опасным и темным.

Поэтому в первый момент был даже немного разочарован, слишком уж обыденно и просто все вышло. Муан постучал тяжелым, как гиря, кулаком в непримечательную дверь двухэтажного домишки, примостившемуся в середине улицы, серому и покрытому, как паршой, бесчисленными слоями облезающей краски. Никто не спросил у него пароля, да и стук не походил на секретный. Просто дверь, царапнув нервы ржавым скрипом, отворилась, пропуская их внутрь.

Темнота, царившая внутри, была особого рода, липкая и теплая, она напоминала прикосновение давно не мытого тела. Воздух был застоявшимся, затхлым, как в норе дикого животного, и пах одновременно множеством самых отвратительных вещей – плесенью, гнилым деревом, каким-то жирным варевом, помоями, землей и скверным, дерущим горло, табаком.

- Заплывайте, - буркнули из этой темноты не самым приветливым тоном.

И Герти покорно шагнул вслед за Муаном.

- Кто такие?

Он и пикнуть не успел, как в лицо ему, больно щелкнув по подбородку, уперся уродливый и грязный ствол лупары[5]. От него кисло пахло сгоревшим порохом и Герти, забыв на миг все, что привело его в это мрачное место, подумал о том, что сталось с тем человеком, который не смог придумать подходящего ответа на этот неказистый вопрос. Быть может, пятна коричневой плесени, обильно изукрасившие притолоку, были тем, что помещалось в голове предыдущего посетителя? И наверняка там был не хлебный пудинг…

- Свои, не трепещи плавниками, - буркнул Муан, хмурясь, - Я был тут вчера, забыл? Брал две рыбки. А этот шпрот со мной.

Герти изучили, быстро и профессионально, как кухарка изучает взятую с прилавка подозрительную курицу.

- Странный тип, - медленно сказал охранник, все еще не отнимая от лица Герти свое уродливое оружие, - Не видел его прежде. Тиной от него несет, как будто.

Герти прочистил горло. Кажется, пришло время вспомнить позабытый сленг кокни и надеяться на актерскую импровизацию, в которой он немного поднаторел еще в университете. Правда, там ему обычно приходилось разыгрывать короткие пантомимы и рождественские сценки, и ценой за оплошность не были размазанные по стене мозги. Он прочистил горло.

- Эй, приятель, убери-ка свою дудку от моего носа! Я не играю на таких инструментах! Кысь-брысь!

Человек с ружьем осклабился.

- Вот как? Тогда зачем пожаловал? Рыбкой побаловаться захотелось?

- Нет, дубина-скотина, я слышал, что здесь дают благотворительный обед в честь Ее Величества! Давай, убери эту штуку… Я здесь за рыбой. И, черт возьми, я надеюсь, что в вашей дыре найдется приличная рыба, а не те потроха, что скармливают уличным котам!

Кажется, это произвело некоторое впечатление. По крайней мере, когда Герти мысленно досчитал до пяти, его голова все еще оставалась на плечах – добрый знак.

- Так ты, значит, большой специалист по рыбной кухне?

- Я-то? Слышь, малёк, - Герти позволил из себя нарочито дерзкую ухмылку, гадая, не окажется ли через мгновенье эта улыбка украшением стены, - Да я филе из осетрины ел еще до того, как ты с горшка слез.

- Что-то чешуи на тебе не видать, приятель, - ствол лупары, помедлив, сполз вниз, отчего у Герти обмерло сперва сердце, затем печень, а потом желудок.

- Хорошо бреюсь, - бросил он, поправляя плащ и чувствуя некоторое удовлетворение от того, что добавил в здешнюю атмосферу дополнительную нотку зловония, - И тебя побрить могу, начиная с языка. Ну так как?

- Не пузыри попусту. Заплывай, треска.

Герти отчего-то ожидал, что притон окажется чем-то вроде лондонского клуба, только лишь проникнутым тленом и грязью. Однако вместо множества отгороженных кабинетов он обнаружил внутри одно большое помещение с просевшим низким потолком, закопченное и уставленное широкими, как в пабе, скамьями. Рыбой здесь пахло так, будто прямо здесь, за стеной, располагалась фабрика по разделке, но впервые в жизни этот запах показался Герти столь тягостным и мерзким, почти невыносимым.

Посетителей оказалось не так уж и много, едва ли с десяток человек. Ни один из них не повернулся на звук открывающейся двери, и Герти почти мгновенно понял, отчего. Все они, грязные, всклокоченные, опустившиеся, находились в состоянии глубокого, как океан, наркотического опьянения. Кто-то приник головой к столу, пуская слюну, кто-то, отвалившись к стене, бессмысленным рыбьим взглядом водил по сторонам. Кто-то и вовсе лежал на полу, но, судя по всему, его сотрапезники ничуть за него не переживали.

Здесь не было сладковатого запаха опиума, не звенели бутылки. Только рыба. Это было похоже на какую-то извращенную модернистскую пародию на ресторан рыбной кухни.

На грязных, захватанных руками, тарелках лежала рыба. Столы были засыпаны чешуей и рыбьими головами, взгляды которых казались не более осмысленными, чем у самих едоков. Кто-то рвал пальцами податливое рыбье мясо и запихивал его в рот, жадно урча. Другие непослушными губами обсасывали кости. На глазах у Герти человек в драном пиджаке, отвалившись от стола, запрокинул голову и стал пускать пузыри из слюны. Поразительно, но в этот момент он и в самом деле выглядел как рыба. Огромная рыба, на которую натянули человеческую одежду и выволокли на сушу.

И он, и все прочие.

Они казались… Герти задохнулся от отвращения. Плавающими. Как если бы их рассудок был оторван от тела и погружен в жидкую среду. Океан. Безбрежные водные просторы. Шелест волн. Прекраснейшая симфония, которую океан – самое древнее существо на планете – исполнял для истинных своих слуг. Герти замутило. На краткий миг он ощутил нечто похожее. Чувство безграничной свободы. Ласковое прикосновение воды. Легкую щекотку густых водорослей.

Это было омерзительно. И чарующе. Как будто он одновременно прикоснулся к самой возбуждающей и самой гадкой вещи на свете.

Они и в самом деле плыли. Освобожденные рыбой, они окунулись в невидимый океан собственных эмоций, и теперь их вели в неведомую сторону потоки никому не известных течений.

Герти глядел на них, не в силах оторваться от этого жуткого полотна, которого, кажется, коснулся Иероним Босх собственной персоной. Люди-рыбы. Люди-обитатели океана. Люди, ставшие чем-то другим.

Иллюзия была столь полна, что Герти стало казаться, будто сходство между людьми и рыбами еще более глубокое, чем это возможно. В прорехе рубахи одного из едоков ему померещился перламутровый блеск рыбьей чешуи. Ужасный, мучительный, морок. Глаза другого утратили радужку, став по-рыбьи