"Канцелярская крыса" - Константин Сергеевич Соловьев

под конец не мог даже кричать, я так думаю, лопнуло от напряжения что-то в горле… В общем, он свалился в свою раскаленную бочку, в которой весь день плясал, и мы услышали треск лопающейся кожи, и еще шипение, с которым запекалась его кровь, и запах паленых волос, и…

Нищий замешкался, голос на несколько секунд изменил ему. Когда он заговорил снова, в его голосе уже не слышалось пьяного бахвальства. Он стал тише и задумчивее.

- Мы вернулись в Новый Бангор и думать про это забыли. Один чертов жаренный полли, что о нем думать?.. Впрочем, я еще неделю не ел ростбифа после этого случая. Но мы забыли. А потом вспомнили. Первым вспомнил Саак по кличке Бычий слепень, где-то через год после этого случая. Хотя, на самом деле, может быть он даже толком не успел вспомнить. Он пил с ребятами в «Дубовой затычке», когда все случилось. Здоровый был парень, мог выхлебать три галлона пива, прежде чем свалиться под стол. Так вот, он вдруг захрипел, выпучил глаза, и из носа у него пошла кровь. Умер он через минуту, быстрее, чем кто-то успел кликнуть врача. Выглядел он страшно. Голова будто бы распухла, а глаза торчали из орбит, как пробки в бутылках шампанского. Все были поражены. А вот фельдшер, который делал покойнику вскрытие, удивлен не был. Да, добрые господа, он был в бешенстве. «Какой омерзительный трюк! – кричал он, - Что за шуточки? На кой черт, скажите, вам вздумалось засовывать ему в голову хлебный пудинг?». Представьте себе, череп старика Саака и в самом деле был битком набит чертовым хлебным пудингом. Еще свежим. Буквально нафарширован, вот ведь штука, а. Врач решил, что мы ради какой-то идиотской шутки напихали мертвецу пудинга в голову. А мы ничего такого не делали, это уж я точно могу сказать. Да и как бы мы это сделали? Через нос?..

- Отстаньте вы с вашей историей! – крикнул Герти, делая еще одну попытку отвязаться от сумасшедшего старика. Но, удивительное дело, тот двигался не медленнее них, несмотря на свою скрипучую тележку. Огромный паук, приплясывая, неотступно преследовал их, оставляя за собой на брусчатке клочья соломы и завшивленного тряпья.

- Потом был Тив Мак-Риди. Когда колдун исполнял последний танец на своей сковородке, Мак-Риди ковырял спичкой в зубах. Ирландцы обычно народ простой, но с характером. А он был флегматик, и плевать ему было на все это представление. Так вот, Мак-Риди вдруг куда-то пропал. Поговаривали, он нанялся на американский корабль и отбыл куда-то на Карибы. Скатертью дорожка, по такому сухарю едва ли кто-то скучал бы. Я бы про него и не вспомнил, если бы спустя пару лет, уже после случая с Сааком, не пришло от него письмо. Марки были нью-йоркские, я таких раньше не видел. И почерк Мак-Риди, только прыгающий и острый – будто пока он писал, ему всаживали пяток шил под кожу. А писал он про то, что у него начали расти зубы. На пятом десятке лет. Ему бы радоваться, свои-то давно разбросал по кабакам от Шанхая до Портсмута. Только штука в том, что зубы у него начали расти везде. Не только во рту. По всему телу. Из костей начали лезть зубы. Резцы, коренники, клыки… Они пробивались сквозь мышцы и плоть один за другим, на руках, ногах, по позвоночнику, из грудины, даже из головы. Это сводило его с ума. Представьте, добрые господа, будто у вас режется зуб. У него резались одновременно десятки их. Врачи шарахались от него, как от прокаженного. Какой-то дантист попытался их рвать, да вышло еще хуже, кости не выдерживали. Кальциума вроде как не хватало или как его... Через месяц после того, как это начало, Мак-Риди уже не мог спать от боли. Она сводила его с ума. Он окостеневал, покрывался со всех сторон зубами. Говорить он уже не мог, рот его не закрывался из-за зубов. Он был похож на чудовище, ощетинившееся тысячами клыков. Иногда ему казалось, что зубы растут даже внутри его черепа, постепенно врастая в мозг. Опиум, который он добывал, не помогал ему, а потом не стало и денег на него. Его письмо было прощальным посланием. Мак-Риди собирался, дописав его, выпрыгнуть из окна. Судя по тому, что с тех пор прошло двадцать лет и больше писем не приходило, он сдержал свое слово. Этого у ирландцев не отнять…

- Хватит! – взмолился Герти.

Но старика было не остановить. Он продолжал бормотать, тараща глаза и, казалось, ни одной силе не удастся прервать его безумный рассказ, в котором, видимо, наркотические грезы смешались со старыми воспоминаниями.

- А ведь я еще не рассказал вам про Атрика Бенча. Ему пришлось хуже всех. Знаете, что он ляпнул, когда старик только начинал танцевать? «Клянусь своими погремушками, ну и лихо же он отплясывает!». И знаете, что…

Больше Герти вынести не мог. Вытащив из кармана первую попавшуюся монету, он швырнул ее нищему. Илл с неожиданной проворностью ее подхватил. Мгновение, и металлический кружок исчез в окружавшем его тряпье.

- Ох, спасибо, добрые господа! Спасибо за великодушие. В благодарность позвольте-ка показать вам это. Обычно я беру по два пенса за просмотр, но уж вам-то, за такую щедрость…

Одним движением нищий сорвал со своего туловища покровы. Как сдергивают ткань с уже законченной скульптуры. С какой-то неуместной и в то же время стыдливой торжественностью. Герти не хотел экономить два пенса, глядя на то, что там у него, даже попытался отвернуться. Но что-то, замеченное им краем глаза, заставило голову повернуться в ином направлении.

Это было…

Герти закричал бы, если бы мышцы груди вдруг не парализовало бы, стиснув легкие в стальной клетке.

Того, что он увидел, не могло существовать. Но каким-то образом он мгновенно понял, что все это не было мистификацией или дурной шуткой. Не было трюком или хитрой иллюзией.

У старого Илла и в самом деле не было ног. Зато было кое-что другое.

Столько всего, что это могло бы компенсировать утраченные конечности – если бы не было столь омерзительным и беспомощным. Бедра его были раздуты, как у больного водянкой, отчего туловище выглядело еще более сухим и сморщенным. Из бедер его росло не меньше дюжины конечностей, и ни одна из них не была человеческой. Герти разглядел топорщащиеся суставчатые лапы, зеленые и покрытые хитиновой щетиной, которые могли принадлежать разве что огромному богомолу. Лошадиные ноги