Сундук истории. Секреты денег и человеческих пороков - Анатолий Вассерман

Советский Союз пару раз попадал в ловушки, объявляя какую-нибудь государственную награду высшей из возможных. Правда, наша смекалка позволяла выбраться из собственноручно созданного тупика.

Первый наш орден — Красного Знамени РСФСР — стал основой почётного революционного оружия — то есть его крепили к эфесу шашки либо рукоятке пистолета. А при создании Союза в статут соответствующего союзного ордена просто не включили оговорку о верховенстве.

Высшим был и орден Ленина. Поэтому, учреждая звание Героя Советского Союза, решили вручать героям именно его — вместе с соответствующей грамотой. Золотая Звезда появилась позже — но и её тоже вручали вместе с орденом Ленина, и носили вместе с орденом (или хотя бы орденской лентой).

Орден Победы объявили не высшим в стране, а высшим полководческим. Благодаря этому награждение (за арест Антонеску и объявление войны немцам) румынского короля Михая фон Хохенцоллерн-Зигмаринен[215]не вызвало конфуза: на груди монарха орден Ленина был бы явно неуместен.

«Даже самая красивая девушка Франции не может дать больше, чем имеет — но может повторить». Нашими орденами можно было награждать многократно. Орденом Победы трое — Василевский, Джугашвили, Жуков — награждены дважды (в первый раз — за Курскую дугу). Для дважды Героев Советского Союза и Социалистического Труда (а также для кавалеров обеих наград) установлено дополнительное отличие — бронзовый бюст на родине. Среди кавалеров орденов Красного Знамени и Ленина были и восьмикратные.

Исключение составил орден Славы. Им награждали только солдат — от рядового до старшины (в авиации — ещё и младших лейтенантов). Кавалер всех степеней ордена автоматически производился в офицерский чин, так что в дальнейшем мог получать награды из другой линейки.

Надстройке наградной лестницы мешает ещё и традиция давать высшей степени награды номер 1. В этом смысле остроумнее поступили масоны: в их внутренней иерархии первая степень — низшая, так что высшие можно вводить по мере надобности. Говорят, сегодня высшая — 33-я. Российские народовольцы, приняв ради конспирации сходную систему обозначений, до такой высоты властной пирамиды не дошли: члены исполнительного комитета — то есть высшие руководители — именовались агентами третьей степени доверия.

Впрочем, масоны свою деятельность не афишируют. А вот среди систем публичных наград прусская — а потом германская — продумана лучше советской. В целом же обе соответствовали главной цели — максимально мобилизовать людей на выполнение задач, поставленных государством.

Но общество — даже социалистическое — не сводится к государству. Потому и стимулами в нём должны быть не только казённые награды.

Правда, и они до некоторой степени котируются во внегосударственных делах. Российское звание поставщика двора его императорского величества не только давало стабильный госзаказ, но и привлекало множество клиентов, ибо удостоверяло качество продукции. СССР учредил множество специальных наград за труд — от медали «За трудовую доблесть» до звания Героя Социалистического Труда. Люди, удостоенные таких наград, пользовались искренним уважением (а заодно обретали дополнительный вес в советской системе распределения материальных благ и услуг).

Как видно из приведенных примеров, награды за труд полезны ещё и тем, что обретают некое материальное выражение. А уж главная оценка труда — деньги — и подавно нужна для превращения в житейские блага.

Потребление же благ физически ограничено: попробуйте-ка съесть пару кило чёрной икры в один присест! Если работаешь только ради достатка — рано или поздно дойдёшь до предела, где материальный стимул просто исчезает.

Правда, деньги образуют ещё и капитал — инструмент зарабатывания денег. Но далеко не каждого увлекает сам процесс использования капитала.

Человеку зачастую приятен заслуженный отдых на приемлемом для него уровне благосостояния. Но для экономики в целом уход самых активных и удачливых (а другие редко получают возможность приостановить работу до официальной пенсии) несомненно вреден. При всей моей личной нелюбви ко многим изделиям Microsoft я не думаю, что их качество заметно улучшится после ухода Уильяма Генри Гейтса Третьего от активного руководства фирмой.[216]

Чем хорош рынок — он в значительной степени самоуправляется. Зачастую решения возникающих в нём проблем формируются сами собою ещё задолго до того, как проблема в полной мере осознана.

Практически вся писаная история полна обличениями роскоши. Время от времени случались даже прямые гонения на неё. Римские цензоры высматривали любые проявления морального разложения — включая мужские стрижки в греческом стиле (длинные и потому требующие ухода) или слишком широкие цветные полосы на белой тоге (в ту пору натуральные краски были недёшевы). Религиозный фанатик Джироламо Савонарола довёл богатейшую Флоренцию до массового демонстративного аскетизма. Пуритане — чья протестантская этика породила в конечном счёте нынешнее общество демонстративного потребления — начинали с отлучения от церкви за неподобающе дорогую одежду или обувь (не говоря уж о женских украшениях).

И сегодня хватает рьяных речей против роскоши. Добрая половина Африки вымирает с голоду — а в Западной Европе и Северной Америке охотно покупают сверхкомфортные лимузины «Майбах»[217]и бюстгальтеры из сплошного слоя бриллиантов. В Сочи гостиницы пустуют — а олигархи с шикарными девицами в Куршавель ездят. Да и умные дома, активно пропагандируемые тем же Гейтсом, не только весьма недёшевы, но ещё и оставляют без куска хлеба многих, кто может пристойно зарабатывать в качестве домашней прислуги.

Но даже куршавельские девичьи забавы оплачены кем-нибудь более умелым и ловким. А уж сами деловые люди — а заодно и организаторы производственных процессов, и изобретатели, и актёры с художниками — должны знать: сколько бы они ни нажили, им всё равно есть чего желать — и значит, есть ради чего и впредь напрягать все свои творческие силы.

Рынок стихийно выстроил систему стимулов в прусском духе.

Последняя прижизненно изданная книга Егора Тимуровича Гайдара («Власть и собственность», СПб, «Норма», 2009) состоит из двух частей — недавно написанной «Смуты и институты» и созданной ещё в августе-сентябре 1994-го «Государство и эволюция». Первая посвящена в основном неизбежным последствиям обрушения делегитимизированных государственных управленческих структур и независимо от воли автора приводит к выводу: всякий призывающий к революции призывает к массовому убийству.[219]Вторая большей частью демонстрирует пагубность вмешательства государства в дела частных собственников и призывает установить надёжную защиту от него — как в виде законов и практики их исполнения, так и (прежде всего) в виде обычая.