Времена не выбирают. Книга 1. Туманное далеко - Николай Николаевич Колодин

уяснил главное: Лазарь Борисович давал материал не по учебнику, а сверх учебника. И то, что сообщал на лекции, мы не знали, и знаний тех нигде, кроме как у него, получить не могли. В багаже профессора горы освоенных в архивах документов, и он делился с нами, несмышленышами. А кому скучно – что ж, он не артист. Лазарь Борисович принадлежал к той категории преподавателей, которые стремились за время своей «пары» выложить в минимум времени максимум информации. А воспримет их студент или нет, его проблема. Думаю, это правильно.

Однажды после лекции подошел к нему и спросил, как он оценивает мемуары одно время возглавлявшего царское правительство Сергея Юльевича Витте? Только что вышли его воспоминания в трех солидных томах.

– А вы что, читали их?

– Да, и мне кажется теперь, что не все верно в наших учебниках.

Генкин надолго задумался. Конечно же, он оценивал, можно ли быть со мной откровенным. И решился:

– Витте искренен. Другое дело его позиция. Она и при жизни его не всеми поддерживалась. Но вы читайте мемуары. Читайте как можно больше. В них история.

Не скажу о других, но я очень жалел о его уходе из нашего института. Подобных ему на кафедре не нашлось. Разве что Павел Григорьевич Андреев, читавший курс России как раз до 1700 года. Как лектор он даже превосходил Генкина. Маленький, сухонький, с лицом исхудалым, на котором выделялись крупный нос и озорные глаза. Имелась у него одна довольно странная привычка. Зайдя на кафедру, сбросив портфель, хватался за нос и долго держал его в кулаке, словно проверяя, на месте ли главная достопримечательность лица. После следовало: « На чем остановились?» И начинал рассказывать. Очень живо. С подробностями и деталями, которых не то что в учебнике, но и в специальной литературе не встретить, ибо опирались они на местные архивные данные.

Часто ударялся в воспоминания, довольно оригинальные.

– В гимназию я пришел «приготовишкой», существовал тогда приготовительный класс для тех, кто получал домашнее образование или показывал знания, недостаточные для начального гимназического курса. Конечно, казарменные условия, конечно, суровая дисциплина. Но…

При этом «но» он вновь хватался за нос и делал паузу.

– Но чтобы выпускник гимназии в сочинении сделал более двух, максимум трех ошибок, не бывало. Быть не могло. И никогда никто не сомневался в учителе. Придет иной папаша, купчина, в дверь шириной, и расстилается перед инспектором либо учителем: «Вы уж с моим дураком построже!» То есть даже мысли не возникало, что в плохих оценках виновен кто-либо, кроме самого гимназиста. Ныне все наоборот, и в итоге на вступительных экзаменах большинство абитуриентов делает массу ошибок, до двадцати (он в ужасе хватался за нос) и даже больше»…

Еще один колоритный персонаж – Зиновий Иосифович Рогинский с кафедры всеобщей истории, читавший нам курс истории средних веков. Бывший фронтовик, обычно ходивший в добротном цивильном костюме с претензией, на демонстрации 1 мая и 7 ноября являлся непременно в кителе, который украшало множество наград. Сверкал и звенел! При этом все время перемещался вдоль колонны, то с одной группой пойдет, то с другой, непременно что-то устраняя и улучшая. Где он, там крик и звон, крик и звон…

Лекции читал на таком подъеме, что невольно вспоминался Гоголь с его знаменитым: «Александр Македонский, конечно, герой, но зачем же стулья ломать?» В отдельное представление превращались его экзамены. Он и прерывал студента, и хохотал, и дополнял, а потому мог сказать свое сокровенное «БСК!» и поставить неуд, а то и вовсе выбросить зачетку за дверь аудитории к ногам изумленных, с трепетом ожидающих своего часа студентов. В общем-то всё было понятно: фронтовик, наверное, контуженный. Неясна была лишь эта его загадочная аббревиатура. И как-то набравшись смелости или нахальства, когда мы шли к выходу после очередного заседания творческого кружка, куда он ходил практически регулярно, я спросил его об этом. Зиновий Иосифович захохотал:

– Неужели неясно: бред сивой кобылы.

Почему кобылы, да еще и сивой, уточнить не решился.

Курс он знал хорошо, объяснял доступно и весело, потому мы многое ему прощали. Как раз тогда он завершал работу над докторской диссертацией и издал небольшую книжечку страниц на 80 под названием «Поездка посла Семена Дохтурова в Англию». Книжечка небольшая, но на мелованной бумаге и с хорошими иллюстрациями оригинального текста. И получалась она по стоимости вполне приличной. Закавыка в том, что тогда институтское издательство все книги (что случалось довольно редко, чаще – рефераты) издавало исключительно за счет автора. Зиновий Иосифович нашел оригинальный выход, предложив всем нам спуститься на первый этаж в комнату издательства и купить каждому по книге.

– На экзамен без неё не приходите, – предупредил открытым текстом.

Что делать, пришлось покупать. Но я за потраченные деньги решил взять с него автограф. Он расписался с удовольствием: «Коллеге по творчеству с наилучшими пожеланиями». Книгу не сохранил: кто-то позаимствовал.

Два предмета вызывали у меня органическое отторжение: логика и атеизм. Первая по причине трудного восприятия нелогичной душой моей всяких силлогических построений. Позже в словаре Даля я прочел:

– Логика ж. греч. – наука здравомыслия, наука правильно рассуждать, умословие. Логик м., умослов… И далее: Логомахия ж. – словопрение, спор из пустого в порожнее.

Вот точнее не скажешь, все лекции и семинары по логике от начала до конца являлись этой самой логомахией. Предмет терпеть не могли, за что поплатились на экзамене. Большинство, и я в том числе, получили «Уд». Неудов не считал. Но мне-то в принципе все оценки были «до лампочки», главное – получить стипендию, а с одной тройкой я твердо на неё претендовал. К тому же понимал, что совсем не умослов, и, может, даже хуже. Но наши отличницы! Многим из них логомахия попортила диплом. Преподавал предмет некто по фамилии Стернин, так иначе, как Стервин, его никто не называл.

Он же преподавал атеизм. Предмет другой, да логомахия та же. В заключение – зачет. С первого раза и половина не получила его. Я, к собственному удивлению, получил сразу.

Еще один лишний для меня предмет – иностранный язык. Я и так-то не особо тяготел к нему, а после того, как органы забраковали мою кандидатуру для работы за рубежом, мне немецкий язык… Но без него нет зачетов, а без зачетов нет допуска к экзаменам. Приходилось мучиться. Обычно практические занятия (иных вариантов по иностранному языку у нас не было) заключались в переводе текста. Выбор произвольный. Это и спасало. В киосках «Союзпечати» покупал газету «Нойес Лебен» («Новая жизнь»), которую делали в Москве для русских