Три килограмма конфет - Нельма

А по меркам моей семьи — я приехала в гости к олигарху.

За отдельным высоким забором пряталась небольшая лужайка, сейчас покрытая тонким слоем ровного снега — значит, кто-то периодически его убирал, ведь на улицах насыпало уже чуть ли не по колено. Расчищенная каменная дорожка вела к трёхэтажному коттеджу с большим красивым эркером с одной стороны и маленькими, почти декоративными балкончиками с другой. Выложенные светло-серым кирпичом стены, огромные окна и острая чёрная крыша — в целом, достаточно минималистично и не вычурно, но общего ощущения шика это никак не сбивало.

— Нравится? — как-то странно спросил Иванов, без ожидаемой насмешки или сарказма. Кажется, ему действительно хотелось узнать моё мнение, несмотря на то, что на моём шокированном лице и так легко было его разглядеть. — Оп-па, кажется, родители ещё дома, — протянул он, глядя на площадку сбоку, где перед опущенной дверью гаража стояли две машины: шикарная ярко-красная, с вытянутыми плавными линиями и изящными изгибами, и более агрессивный чёрный внедорожник.

— Я тогда наверное… ну, мне уже надо бы домой… — испуганно затараторила я, отступая назад, к уже успевшим закрыться за моей спиной воротам. Эти системы безопасности, камеры, шлагбаумы и охранники, разгуливающие по периметру посёлка, ощутимо действовали на нервы, создавая иллюзию своеобразной тюрьмы, куда ты попадал не только по собственному желанию, но и заплатив за это кучу денег.

— Мы вернёмся вовремя, не переживай. Пойдём, посмотришь сама на то, как я живу, — многозначительно хмыкнул Максим, хватая меня за руку и почти волоком таща за собой к дому. — Лучше один раз увидеть, чем сто — услышать, так ведь?

Мне хотелось бы пылко возразить ему, что конкретно в этой ситуации нет никакого желания ни видеть, ни слышать ничего связанного с чужой богатой и проблемной семьёй, но начинать своё появление в доме со спора как-то не особенно хотелось, поэтому я просто прикусила язык и понадеялась, что если не буду шуметь, то вовсе останусь незамеченной.

Эти мечты быстро разрушил Максим, на весь дом гаркнувший вопросительное «Мам?», пока мы стаскивали с себя заснеженные куртки.

— Ой, Максик, ты уже вернулся, — пропел кто-то из соседней комнаты, куда меня тут же потянул за собой довольный Иванов.

По крайней мере, теперь я точно знала, откуда он взял эту раздражающе-приторную манеру растягивать слова, в исполнении тонкого женского голоса его матери звучащую ещё более неестественно-наигранно.

Обставлен дом оказался вполне обычно. Я бы даже сказала, по-нормальному: красивая и современная мебель самой простой формы, в нейтральной серо-бежевой гамме. Никаких резных ножек, старинных канделябров, огромных кожаных диванов или яиц Фаберже, перемежающихся со статуэтками из слоновой кости, выставленных на полке над камином. Может быть, потому что камина тоже не было?

Помещение, куда мы попали, по-видимому, выполняло роль не только гостиной, но и столовой. Сбоку от стандартного набора из дивана, парочки кресел, журнального столика и огромного телевизора расположился длинный стол со стульями, в сторону которых меня как раз легонько подтолкнули.

Мама Максима была стройной шатенкой среднего роста, облачённой в безумно красивое лёгкое цветастое платье, великолепно подходящее для летнего зноя, но выглядевшее очень странно в условиях царившего на улице тридцатиградусного мороза. Назвать её красавицей не вышло бы, но неожиданно доброжелательная широкая улыбка придавала чертам лица миловидность, а вкупе с ухоженностью и внешним лоском выглядела она без преувеличения потрясающе.

— Мам, это Полина, моя девушка, — с ходу заявил Иванов, и я остановилась, как вкопанная, еле подавив в себе желание обернуться на него и убедиться, что в комнате не находится никакой другой девушки, про которую он мог бы так сказать.

Было приятно. И странно. И ещё раз очень приятно, непривычно и волнительно, особенно учитывая то, что статус наших с ним отношений я выяснила за секунду до знакомства с его матерью.

Определённо, я все подобные ситуации представляла себе совсем не так. А как именно — описать бы не смогла, теряясь и нервничая, когда дело доходило до конкретных формулировок. Целоваться тайком ото всех и изображать войну с человеком, в которого влюблена, тоже не входило в мои представления о первых отношениях, но именно я внезапно стала инициатором такой линии поведения, из-за чего сильно себя корила. Получалось, что мои первые отношения с самого начала пошли наперекосяк.

Причём с того самого момента, пожалуй, когда я влюбилась в человека, которому чуть не сломала нос и с которым мы раньше так открыто враждовали.

Под взглядом мамы Максима, остановившимся на моём лице, захотелось жалобно запищать и прикрыть голову руками. Светлые, полупрозрачные глаза сканировали меня всего пару мгновений, в течение которых было страшно даже дышать, и я невольно напряглась и сжалась, подсознательно готовясь услышать что-либо не очень приятное в свой адрес или же отбиваться от вопросов вроде ежемесячного заработка моих родителей. Но она лишь учтиво улыбнулась и выдала равнодушно-нейтральное:

— Очень приятно, — и тут же продолжила перебирать разложенные на журнальном столике документы, не обращая на нас никакого внимания.

Мы с Максимом успели сесть за стол, переглядываясь, и, судя по его хитрой улыбке и предвкушению, легко читающемуся на лице, впереди нас должно было ожидать что-то очень интересное.

— Я думал, у вас рейс утром.

— Перенесли из-за снегопада. Я опять потеряла где-то ключи от машины, отгонишь её в гараж, когда найдёшь?

— Конечно же, мам, — Иванов поймал мой вопросительный взгляд, быстро подмигнул и кивнул в сторону своей матери, намекая на то, что мне надо быть предельно внимательным слушателем и наблюдателем.

— Как дела в школе?

— Нормально, — пожал плечами Максим, не сводя с меня выразительного взгляда. — Завалил несколько контрольных, на меня написали жалобу директору и хотят выгнать из сборной. Может быть, и из гимназии к концу года выгонят, — бодренько закончил он, поставив меня в тупик своими словами. Если бы я такое сказала своей маме, ей бы наверняка понадобился валидол.

Однако его мать только кивнула пару раз и продолжила спокойно перебирать бумажки, бросив сладенько-певучее:

— Ты у меня умница, — и, задумавшись ненадолго, добавила: — Передай братьям, как мне грустно, что мы снова не увидимся. В следующем году обязательно проведём Новый год все вместе.

И в этот момент даже мне, совсем чужому человеку, было яснее некуда: ей ничуть не жаль. Об этом же кричала и вновь появившаяся на лице Иванова горькая усмешка, которую он не пытался спрятать, ехидно бормоча «о да, конечно же».

Такое отношение к нему казалось до боли несправедливым и незаслуженным. Настолько, что злость и обида сталкивались друг с другом и высекали маленькую искорку гнева, за пару секунд превращающуюся в бушующий внутри пожар. Грудь пекло изнутри, щекотало и обжигало языками пламени, становилось тяжело дышать, и, к собственному стыду, я чувствовала, как от подкатывающих слёз сдавливает переносицу и начинает щипать глаза.