Королевский выкуп. Последний рубеж - Шэрон Кей Пенман

превратился в мужчину двадцати четырех лет, и больше не был союзником. Но в нем по-прежнему жил тот боевой дух – пленник смог весело улыбнуться и произнес:

– Раз уж я вынужден сдаться, то рад, что уступаю тебе, милорд: не стыдно быть сбитым с коня самим Львиным Сердцем.

Он поднялся на ноги, но пошатнулся – голова продолжала кружиться. Потом извлек из ножен меч и протянул Ричарду.

– Достаточно ли моего слова?

– Я не задумываясь приму слово от Монморанси, – заверил Ричард, отклоняя предложенный меч.

Минуту оба молча изучали друг друга, вспоминая время, когда Матье сражался за Бога, а не за французского короля. Копье Ричарда было все еще цело, и он отсалютовал молодому французу, зная, что может отпустить его, доверившись слову чести. А затем Ричард вернулся к битве, которая уже начинала более походить на разгром.

* * *

Последние шансы французов избежать поражения растаяли, когда Филипп предпочел бежать, а не объединить своих воинов вокруг себя. Когда он помчался к ближайшему своему пристанищу, замку в Жизоре, самые лучшие и храбрейшие остались, чтобы кровью купить королю время для бегства. Большая часть французов бросилась вслед за Филиппом, но часть его рыцарей образовала арьергард, чтобы защищать своего короля, жертвуя свободой и жизнью, потому что он был их сюзерен, и они не могли поступить иначе. Более сотни из них были взяты в плен Ричардом и его людьми, а когда на поле боя прибыл наконец Меркадье, его добычей стали еще тридцать храбрецов. Были захвачены и пехотинцы, и как позже сообщит Ричард епископу Дарема, еще и две сотни боевых коней, большинство в броне. В очередной раз Ричард бросил вызов судьбе и вышел победителем. Но победу омрачало то, что не удалось поймать французского короля.

Ричард и его люди преследовали французов чуть ли не до ворот Жизора. Он не захватил с собой осадных машин, поэтому не мог осадить замок, и удирающие французские воины знали, что, достигнув Жизора, окажутся в безопасности. Потеря этой огромной крепости была тяжелым ударом для Ричарда – во время его германского плена кастелян замка предательски сдал его Филиппу. Имя этого человека он привык использовать как ругательство, и до сих пор при виде высоких зубчатых стен Жизора его сердце сжималось. Ардженто был взмылен, они оба – и конь, и Ричард – забрызганы кровью, но не своей. Для Ричарда это был славный день полной и несомненной победы. Он сшиб с коней еще пару рыцарей, потом копье разломилось, и он переключился на меч, так свирепо прорубая дорогу через отчаянно защищавшихся французских рыцарей, что многие разбегались, увидев приближающегося Ардженто. Но едва показался Жизор, надежда догнать Филиппа умерла.

Ричард натянул поводья, дальнейшая гонка была уже бесполезна. Он опоздал, и этот жалкий молокосос от него улизнул! Вскоре к королю присоединилось еще несколько рыцарей, за ними и Меркадье. Все ликовали, боевой дух взлетел до небес от того, что они победили, получат богатый выкуп и, что самое главное, остались живы и смогут насладиться своим триумфом. Видя настроение Ричарда, они старались развеселить его такими злыми насмешками над королем Франции, что вскоре гнев Ричарда стал утихать, сменяясь неподдельным недоумением.

– Представить себе не могу, чтобы я бросил армию, покинул своих людей на произвол судьбы, спасая собственную шкуру. У Филиппа не просто нет чести, он лишен и стыда. Он должен… о Боже!

На мосту через реку Эпт столпились люди и лошади, на деревянном сооружении скапливались все новые и новые прибывающие беглецы, и мост уже начинал зловеще трещать, прогибаясь под весом такого множества солдат. На глазах у оцепеневших Ричарда и его рыцарей несколько пролетов не выдержали, и мост рухнул. Раздался громкий всплеск, потом послышались крики. Некоторым французам удавалось подгрести к берегу, другие цеплялись за сломанные сваи или лихорадочно хватались за плывущих лошадей.

Но многие сразу пошли ко дну под весом доспехов. Ричард уже видел раньше, как рушится мост, когда их с Филиппом армии пересекали Рону. Тогда он быстро организовал спасательные работы, и в реке утонули только двое. Однако понятно, что в этот сентябрьский день французам, тонущим перед спасительным замком, далеко не так повезло.

Те из них, кто еще не успел подняться на мост, охотно сдавались рыцарям Ричарда – ведь плен все же выглядел меньшим из зол. На противоположный берег выбирались промокшие, дрожащие люди, некоторых рвало тухлой водой, другие едва дышали. Один выкарабкался на мелководье, цепляясь за лошадиный хвост, но тут же потерял равновесие и был унесен течением. Утопленников не было видно, доспехи тянули ко дну как якорь. Река выиграла последнюю битву этого дня.

Ричард уже повернул вспять Ардженто, когда Меркадье окликнуло его.

– Смотри, милорд! – Он указывал куда-то на другой берег, но Ричард видел только, как едва не утонувшим солдатам помогают добираться до замка. Он часто шутил, что зрение Меркадье заставит любого сокола устыдиться, и теперь наемник опять доказал это, указывая в ту сторону: – Вон тот, в окружении суетливых священников – это французский король!

Ричард прищурился, прикрывая глаза от блеска воды и солнца.

– Божьи пятки! Да, Меркадье, сдается, ты прав!

Меркадье и не сомневался.

– Я увидел, как люди бросались в реку и плыли его спасать, и я подумал – что это за утопленник, такой важный, что из-за него другие рискуют жизнью. Как только его выловили, я сразу узнал эту плешь.

Ричард все еще злился, что Филипп от него удрал. Но пока он всматривался через реку в своего замызганного, промокшего насквозь соперника, в уголках его рта начала проступать улыбка.

– По-моему, купаться в Эпте ему не особенно понравилось. Он всегда вел себя так, словно умеет ходить по воде. Должно быть, это огромное разочарование – в конце концов обнаружить, что ты простой смертный.

Но истинные чувства Ричард выказал Моргану, когда подал своим людям сигнал уходить.

– Если бы под небом Господним существовала справедливость, мерзавец бы утонул.

* * *

В День всех душ Констанция д’Отвиль праздновала свой сорок четвертый день рождения, но знала, что он станет последним. Императрица умирала. Она была больна уже несколько месяцев, и даже доктора знаменитой медицинской школы Салерно не могли дать ей ни надежды на