Киноповести - Василий Макарович Шукшин

– Не знаю. В голод разошлись по миру… Теперь не знаю. Два сына ишо, два братца… Про этих не знаю.

Зависла в избе тяжелая тишина… Люба не знала, что еще спрашивать, – ей было жалко бабушку. Она глянула на Егора… Тот сидел изваянием и все смотрел на Куделиху. И лицо его под очками тоже как-то вполне окаменело. Любе и вовсе не по себе стало.

– Ладно, бабушка…

Она вдруг забылась, что она из «райсобеса», подошла к старушке, села рядом, умело как-то – естественно, просто обняла ее и приголубила.

– Погоди-ка, милая, погоди – не плачь, не надо: глядишь, еще и найдутся. Надо же и поискать!

Старушка послушно вытерла слезы, еще покивала головой.

– Может, найдутся… Спасибо тебе. Сама-то не из крестьян? Простецкая-то.

– Из крестьян, откуда же. Поискать надо сынов-то…

Егор встал и вышел из избы.

Медленно прошел по сеням… Остановился около уличной двери, погладил косяк, гладкий, холодный. И прислонился лбом к этому косяку и замер. Долго стоял так, сжимая рукой косяк так, что рука побелела. Господи, хоть бы еще уметь плакать в этой жизни – все немного легче было бы. Но ни слезинки же ни разу не выкатилось из его глаз, только каменели скулы и пальцы до отека сжимали что-нибудь, что оказывалось под рукой. И ничего больше, что помогло бы в тяжкую минуту – ни табак, ни водка – ничто, все противно. Откровенно болела душа, мучительно ныла, точно жгли ее там медленным огнем. И еще только твердил в уме, как молитву: «Ну, будет уж! Будет!»

Егор заслышал в избе шаги Любы, откачнулся от косяка, спустился с низкого крылечка… И скорым шагом пошел по ограде, оглядываясь на избу. Был он опять сосредоточен, задумчив. Походил вокруг машины, попинал баллоны… Снял очки, стал смотреть на избу.

Вышла Люба.

– Господи, до чего же жалко ее стало, – сказала она. – Прямо сердце заломило.

– Поехали, – велел Егор.

Развернулись… Егор последний раз глянул на избу и даванул на железку.

Молчали. Люба думала о старухе, тоже взгрустнула.

Выехали за деревню…

Егор остановил машину, лег головой на руль и крепко зажмурил глаза.

– Чего, Егор? – испугалась Люба.

– Погоди… постоим, – осевшим голосом сказал Егор. – Тоже, знаешь… сердце заломило. Мать это, Люба. Моя мать.

Люба тихо ахнула.

– Да что же ты, Егор? Как же ты?..

– Не время, – зло почти сказал Егор. – Дай время… Скоро уж. Скоро.

– Да какое время, ты что?! Развернемся!

– Рано! – крикнул Егор. – Дай хоть волосы отрастут… Хоть… на человека похожим стану.

Егор включил скорость, и поехали опять.

– Я ей перевел деньги, – еще сказал он, – но боюсь, как бы она с ними в сельсовет не поперлась – от кого, спросит? Еще не возьмет. Прошу тебя, доехай завтра до ней опять и… скажи что-нибудь. Придумай что-нибудь. Мне пока… Не могу пока – сердце лопнет. Не могу. Можешь понять?

– Останови-ка, – велела Люба.

– Зачем?

– Останови.

Егор остановил.

Люба обняла его, как обняла давеча старуху, – ласково умело, – прижала к груди его голову.

– Господи!.. Да почему вы такие есть-то? Чего вы такие дорогие-то?.. – Она заплакала. – Что мне с вами делать-то?

Егор освободился из ее объятий, крякнул несколько раз, чтобы прошел комок из горла, включил скорость и с остервенением веселым сказал:

– Ничего, Любаша!.. Все будет в порядке! Голову свою покладу, но вы у меня будете жить хорошо. Я не говорю зря.

Дома их в ограде встретил Петро.

– Волнуется, видно. За машину-то, – догадалась Люба.

– Да ну, что я? Я же сказал…

Когда Люба с Егором вылезли из кабины, Петро подошел к ним.

– Там этот пришел… твой, – сказал он по своей привычке как бы нехотя, через усилие.

– Колька?! – неприятно удивилась Люба. – Вот гад-то, что ему надо-то?! Замучил, замучил, слюнтяй!..

– Ну, я пойду познакомлюсь, – сказал Егор.

И глянул на Петра. Петро чуть заметно кивнул головой.

– Егор!.. – всполошилась Люба. – Он же пьяный, небось драться кинется. Не ходи, Егор. – И Люба сделала было движение за Егором, но Петро придержал ее.

– Не бойся, – сказал он. – Только, – Егор!..

Егор обернулся.

– Там еще трое дожидаются – за плетнем. Знай.

Егор кивнул и пошел в дом.

Люба теперь уже силой хотела вырваться, но брат держал крепко.

– Да они же изобьют его! – чуть не плакала Люба. – Ты что? Ну, Петро!..

– Кого изобьют? – спокойно басил Петро. – Жоржика? Его избить трудно. Пускай поговорят… И больше твой Коля не будет ходить сюда. Пусть поймет раз и навсегда.

– А-а, – сказал Коля, растянув в насильственной улыбке рот. – Новый хозяин пришел.

Он встал с лавки.

– А я – старый.

Он пошел на Егора.

– Надо бы потолковать?..

Он остановился перед Егором.

– Мм?

Коля был не столько пьян, сколько с перепоя. Высокий парень, довольно приятный, с голубыми умными глазами.

Старики со страхом смотрели на «хозяев» – старого и нового.

Егор решил не тянуть. Сразу лапнул Колю за шкирку и поволок из избы.

…Вывел с трудом на крыльцо и подтолкнул вниз.

Коля упал. Он не ждал, что они так сразу и начнут.

– Если ты, падали кусок, будешь еще… Ты был здесь последний раз, – сказал Егор сверху. И стал спускаться.

Коля вскочил с земли… И засуетился.

– Пойдем отсюда! Иди за мной… Идем, идем. Ну, собака!.. Иди, иди-и!..

Они шли из ограды. Причем Егор шел впереди, а Коля сзади, и Коля очень суетился, разок даже подтолкнул Егора в спину. Егор оглянулся и качнул укоризненно головой.

– Иди, иди-и, – с дрожью в голосе повторял Коля.

Поднялись навстречу те трое, о которых говорил Петро.

– Только не здесь, – решительно сказал Егор. – Пошли дальше.

Пошли дальше. Егор как-то опять очутился впереди всех.

– Слушайте, – остановился он. – Идите рядом, а то как на расстрел ведут. Люди же смотрят.

– Иди, иди-и, – опять сказал Коля. Он едва сдерживал себя.

Еще прошли немного.

Под высоким плетнем, где их меньше было видно с улицы, Коля не выдержал и прыгнул сзади на Егора. Егор качнулся вбок и подставил Коле ногу. Коля опять позорно упал… Но и еще один кинулся, этого Егор ударил – наотмашь – кулаком в живот. И этот сел. Двое стоявших оторопели от такого оборота дела. Зато Коля вскочил и побежал к плетню выламывать кол.

– Ну, собака!.. – задыхался Коля от злости. Выломил кол и страшно ринулся на Егора.

Сколько уж раз на деле убеждался Егор, что все же человек никогда до конца не забывается – всегда, даже в страшно короткое время, успеет подумать: что будет? И если убивают, то –