Киноповести - Василий Макарович Шукшин

он на выдохе, в котором почувствовалась вся его устрашающая сила, – так и уйдут, что ли? – Обошел лежащего Егора и сестру и, не оглядываясь, тяжело побежал к самосвалу.

Самосвал взревел и понесся прямо по степи, минуя большак. Петро хорошо знал все дороги здесь, все проселки и теперь только сообразил, что «Волгу» можно перехватить – наперерез. «Волга» будет огибать выступ того леса, который синел отсюда ровной полосой… А в лесу есть зимник, по нему зимой выволакивают на тракторных санях лесины. Теперь, после дождя, захламленный ветками зимник даже надежнее для самосвала, чем большак. Но «Волга», конечно, туда не сунется. Да и откуда им знать, куда ведет тот зимник?

И Петро перехватил «Волгу».

Самосвал выскочил из леса раньше, чем здесь успела прошмыгнуть бежевая красавица. И сразу обнаружилось безысходное положение: разворачиваться назад поздно – самосвал несся в лоб, разминуться как-нибудь тоже нельзя: узка дорога… Свернуть – с одной стороны лес, с другой целина, напитанная вчерашним дождем, – не для городской машинки. Оставалось только попытаться все же по целине: с ходу, на скорости, объехать самосвал и выскочить на большак. «Волга» свернула с накатанной дороги и сразу завиляла задом, сразу пошла тихо, хоть скреблась и ревела изо всех сил. Тут ее и настиг Петро. Из «Волги» даже не успели выскочить… Труженик-самосвал, как разъяренный бык, ударил ее в бок, опрокинул и стал над ней.

Петро вылез из кабины…

С пашни, от тракторов, к ним бежали люди, которые все видели…

Я пришел дать вам волю

(сценарий)*

Часть первая

Помутился ты, Дон, сверху донизу

Тяжко ухнул, качнув тишину, огромный колокол… И поплыл над полями могучий скорбный звук.

– «Вор и изменник, и крестопреступник, и душегубец Стенька Разин забыл святую соборную церковь и православную христианскую веру…» – повел голос.

Бухает колокол.

Ему вторят другие. Другие звонари на колокольнях…

Над полями, над холмами русскими гудит вековая медная музыка, столь же прекрасная, сколь тревожная и страшная.

– «…Великому государю изменил, и многия пакости, и кровопролития, и убийства во граде Астрахане и в иных низовых градех учинил, и всех купно православных, кои к его коварству не пристали, побил…».

Крестьяне православные – старые, молодые, мужики, бабы… Только не понять, что в глазах у них – беда или праздник.

Гудят колокола.

– «…Страх Господа Бога вседержителя презревший, и час смертный и день забывший, и воздаяние будущее злотворцем во ничто же вменивший, церковь святую возмутивший и обругавший, и к великому государю царю и великому князю Алексею Михайловичу, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцу, крестное целование и клятву преступивший, иго работы отвергший, и злокозненным своим коварством обругаючи имя блаженные памяти благоверного царевича и великого князя Алексея Алексеевича, народ христиано-российский возмутивший, и многие невежи обольстивший, и лестно рать воздвигший, отцы на сыны и сыны на отцы, браты на браты возмутивший и на все государство Московское, зломыслен-ник, враг и крестопреступник, разбойник, душегуб, человекоубиец, кровопиец…».

Слушают русские люди в темных своих углах. Посконные рубахи, бороды, косы… И – глаза. Глаза. Глаза. Это в эти глаза скажет потом Степан: «Прости».

– «…Новый вор и изменник донской казак Стенька Разин, с наставники и злоумышленники таковаго зла, с перво своими советники, его волею и злодейству его приставшими, лукавое начинание его ведущими пособники, яко Дафан и Авирон, да будут прокляты все еретицы. Анафема!»

Золотыми днями, в августе 1669 года, Степан Тимофеевич привел свою ватагу к устью Волги и стал у острова Четырех Бугров. Неимоверно тяжкий и удачливый поход в Персию – позади. Большие струги донцов (их было двадцать два) ломились от всякого добра, которое молодцы «наторговали» у неверных ружьем и саблей. Казаки опухли от соленой воды, много хворых. Всех было 1200 человек. Накануне поживились маленько на учуге митрополита Астраханского Иосифа – побрали рыбу соленую, икру, вязигу, хлеб, сколько было… Взяли также лодки, невода, котлы, топоры, багры. Потом выбрали этот остров, Четырехбугорный, заякорились и сошли на берег – отдохнуть и решить, что делать дальше.

Два пути домой: через Терки по Куме и Волгой через Астрахань. Оба закрыты.

…Круг шумел.

С бочонка, поставленного на попа, огрызался на все стороны крупный казак, голый по пояс.

– Ты что, в гости к куму собрался?! – кричали ему. – Дак и то не кажный кум дармовщинников-то любит, другой угостит чем ворота запирают.

– Мне воевода не кум, а вот это у меня – не ухват! – гордо отвечал казак с бочонка, показывая саблю. – Сам могу угостить.

– Он у нас казак ухватистый: ухватит бабу за титьки и кричит: «Чур на одного!»

Кругом загоготали.

– Кондрат, а Кондрат!.. – Вперед выступил старый сухой казак с большим крючковатым носом. – Ты чего это разоряешься, что воевода тебе не кум? Как это проверить?

– Проверить-то? – оживился Кондрат. – А давай вытянем твой язык: если он будет короче твоего носа – воевода мне кум. Руби мне тада голову. Но я же не дурак, чтоб голову занапраслину подставлять…

– Будет зубоскалить! – Кондрата спихнул с бочонка

казак в есаульской одежде, серьезный и рассудительный.

– Браты! – начал он; вокруг притихли. – Горло драть – голова не болит. Давай думать, как быть. Две дороги домой: Кумой и Волгой. Обои закрыты. Там и там надо пробиваться силой. Добром нас никакой дурак не пропустит. А раз пробиваться – давай решать: где легше? Нас – тыща с небольшим. Да хворых вон сколь!

Степан сидел на камне несколько в стороне от круга. Рядом с ним, кто стоял, кто сидел, – есаулы, сотники: Иван Черноярец, Ярославлев Михайло, Фрол Минаев, Лазарь Тимофеев и другие. Неожиданно резко и громко Степан спросил:

– Как сам-то думаешь, Федор?!

– На Терки, батька. Там не сладко, а все легше. Здесь мы все головы покладем, без толку, не пройдем. А Терки, даст бог…

– Тьфу! – взорвался опять сухой, жилистый старик Кузьма Хороший по прозвищу Стырь (руль). – Ты, Федор, вроде и казаком никогда не был! «Там не пройдем», «здесь не пустют»… А где нас шибко-то пускали? Где это нас так прямо со слезами просили: «Идите, казачки, по-шарпайте нас!» Подскажи мне такой городишко, я туда без штанов побегу.

– Не путайся, Стырь.

– Ты мне рот не затыкай!

– Чего хочешь-то?

– Ничего. А сдается мне, кое-кто тут зря саблюку себе навесил.

– Дак вить это – кому как, Стырь, – ехидно заметил Кондрат, стоявший рядом со стариком. – Доведись до тебя, она те вовсе ни к чему: ты своим