Черные Холмы - Дэн Симмонс

В этот миг первоапрельского утра 1933 года Паха Сапа и не думает ни о каких гигантских обезьянах, раскачивающихся на восхищающих его зданиях. Утро до этой минуты было безоблачным, но неожиданно несколько быстрых облаков закрывают солнце, отбрасывая бегущие тени на воды залива, на пароходы, острова, паромы, южную стрелку Манхэттена и части Бруклина. Когда два из этих набежавших облаков расходятся, Паха Сапа видит почти вертикальный столб солнечных лучей, пронзающих воды реки к югу от моста. Отраженный свет такой яркий, что ему приходится прикрыть глаза рукой.

Неожиданно вокруг него возникают какие-то люди.

Паха Сапа от испуга подпрыгивает, думая, что полиция каким-то образом выследила его, сейчас закует в наручники и потащит вниз по тросу — ничего себе дельце.

Но это не полиция вазичу.

Когда он в последний раз видел этих шестерых стариков, они были ростом в сотни футов и вокруг каждого — яркое свечение. Теперь они просто старики, и все, кроме одного, ниже Паха Сапы. На них одежды из оленьих шкур, мокасины, накидки, украшенные ожерельями и нагрудными пластинами из костей, повсюду красивейшая бисерная вышивка, вот только белая прежде оленья кожа потемнела и прокоптилась от времени, как и их лица, шеи и руки.

Старший из пращуров и самый близкий к нему говорит, и его голос — это только голос одного из стариков племени вольных людей природы, а не ветра или звезд.

— Теперь ты понимаешь, Паха Сапа?

— Что понимаю, тункашила?

— Что Всё, Тайна, сам Вакан Танка проявляет гибкость и разные его воплощения делятся властью с пожирателями жирных кусков, а также с сисуни, шахьела и канги викаша, а также с икче вичаза. Это…

Старик показывает на мостовую башню под ним, на дорогу далеко внизу с бегущими по ней поездами и автомобилями, на горизонт Нью-Йорка и сверкающий Эмпайр-стейт-билдинг.

— …все это вакан. Все это — свидетельство того, что вазикун слушал богов и заимствовал их энергию.

Паха Сапа чувствует, что какое-то подобие злости наполняет его. Но эту злость питает только печаль.

— Значит, ты хочешь сказать, дедушка, что пожиратели жирных кусков — большие каменные головы, что поднимаются из Черных холмов, — заслуживают того, чтобы править миром, а мы должны угаснуть, умереть, исчезнуть, как исчезли бизоны?

Начинает говорить еще один из пращуров, тот, что с седыми волосами, разделенными посредине, и единственным красным пером в тон замысловато связанному красному одеялу, накинутому на его левую руку.

— Ты уже должен понимать, Паха Сапа, та жизнь, что ты прожил, должна была бы подсказать тебе, что не это мы говорим. Но наплыв людей и многих народов и даже их богов то убывает, то прибывает, как Великое море на каждом из берегов этого континента, что мы даровали вам. Народ, который больше не гордится собой, не уверен в своих богах или в своей собственной силе, угасает, сходит на нет, как отлив, оставляя после себя только зловонную пустоту. И пожиратели жирных кусков тоже поймут это в один прекрасный день. Но Тайна и твои пращуры — даже существа грома, какими бы переменчивыми они ни казались, — не оставляют тех, кого любят.

Паха Сапа заглядывает в лицо каждому из шести стариков. Ему хочется прикоснуться к ним. Каждый из них так же материален, как и собственное тело Паха Сапы. Несмотря на ветерок, он ощущает исходящий от них запах — смесь табака, чистого пота, дубленой кожи и чего-то сладковатого, но не приторного, как полынь после дождя.

Он трясет головой, все еще злясь на себя и на непонятные, нечеткие речи пращуров.

— Я не понимаю, дедушки. Простите… Я собирался… вы знаете, что я собирался сделать… но я всего лишь один, почти старик, со мной никого нет, и я не могу… я не… Я хочу понять, я бы отдал свою жизнь, чтобы понять, но…

Самый низкорослый из пращуров, тот, что с черными волосами и черными глазами, чьи черты лица такие же обветренные и изъеденные, как Бэдлендс, тихим голосом говорит:

— Паха Сапа, почему твой скульптор решил высечь головы вазичу на Шести Пращурах?

Паха Сапа мигает.

— Там хороший гранит для камнетесных работ, дедушка. Скала выходит на юг, а потому люди могут работать там почти круглый год, и завершенные головы будут освещены солнечными лучами. И еще…

— Нет.

Это короткое слово заставляет Паха Сапу на полуслове закрыть рот.

— Твой скульптор, найдя священное место, понимает, что он нашел. Он чувствует скрывающуюся там энергию. Именно это, а не золото привлекло вазикуна в твои священные Черные холмы. Они хотят оставить свой след на этом месте, так же как вольные люди природы искали там свои судьбы. Но будущее нашего народа — оно, как и будущее отдельно взятого человека, не определено. Оно может быть изменено, Паха Сапа. Ты можешь его изменить.

Паха Сапа вспоминает о динамите, который он начал запасать у себя в сарае в Кистоне, но молчит.

Четвертый пращур, тот, который больше всего похож на женщину, начинает говорить, и голос у него ниже, чем у все остальных.

— Паха Сапа, подумай о косах, что ты носишь. А потом подумай о многих тысячах стальных кос в тросах на этом мосту, о том, что каждый большой трос, в свою очередь, сделан из соединенных и переплетенных стальных пучков, сплетенных в косы, — в сумме это прочнее, чем любой отдельный провод, каким бы толстым, каким бы крепким он ни был. Весь секрет в плетении. Плетение — оно вакан.

Паха Сапа смотрит на четвертого пращура, но никак не может понять, о чем тот говорит. Могут ли, думает Паха Сапа, древние духи впадать в старческий маразм?

Когда снова говорит первый пращур, голос у него хотя и тихий, но такой же веский и сильный, как башня под ними.

— Жди, Паха Сапа. Верь. Надейся.

Остальные пять голосов похожи на шепот и лишь чуть громче ветра.

— Жди.

Паха Сапа на секунду прикрывает глаза рукой. Делает это он только второй раз за свои шестьдесят восемь лет, эмоции переполняют его.

— Эй… ты! Старик! Какого черта ты сюда забрался?

Когда Паха Сапа убирает руку, шести пращуров нет. И кричит отделенная от тела голова бледнолицего, торчащая из монолитного камня.

— Эй, я спрашиваю, зачем ты сюда забрался?

Голова круглая, без шапки, с коротко стриженными волосами, красным лицом, лопоухая. Она, ворча, вылезает из отверстия над северным тросом. На человеке грязноватый белый комбинезон, а на мощной талии пояс с единственным страховочным ремнем и металлическим карабином. Человек невысок, как и Паха Сапа, но кажется, что он состоит из одних мускулов, у него широкая грудь, которую он выставляет вперед, приближаясь к Паха Сапе.

— Ты меня слышал? Как ты сюда попал?

Паха Сапа оглядывается, словно пращуры все еще где-то здесь — на карнизе или на одном из тросов. Далеко внизу и на северо-востоке большой пароход включает паровой гудок, и этот звук похож на крик женщины.