Эрнст Генри - Леонид Михайлович Млечин

Эренбург тогда говорил:

— Меня упрекают, что я называю Сталина умным. А как же можно считать глупым человека, который перехитрил решительно всех своих бесспорно умных товарищей? Это был ум особого рода, в котором главным было коварство, это был аморальный ум. И я об этом писал… Ведь исторически дело не в личности Сталина, а в том, о чем говорил Тольятти: «Как мог Сталин прийти к власти? Как он мог держаться у власти столько лет?» Вот этого-то я и не понимаю. Миллионы верили в него безоглядно… Ссылки на бескультурье и отсталость нашего народа меня не убеждают. Ведь аналогичное мы видели в другой стране, где этих причин не было. Я жажду получить ответ на этот главный вопрос, главный для предотвращения этого ужаса в будущем. И я приглашаю всякого, кто может ответить на этот вопрос, позвонить и прийти ко мне, но так что говорить буду не я, а пришедший. Я же буду слушать неограниченное количество часов…

Это было одно из последних публичных выступлений Эренбурга. Его речь записали и распространяли потом в самиздате. Опубликовать письмо Эрнста Генри и ответные слова Эренбурга в советской печати было совершенно невозможно. 28 апреля 1966 года Эренбургу написал чудесный поэт и прозаик Варлам Тихонович Шаламов, которого посадили в 1929 году, а отпустили только в 1956-м:

«Илья Григорьевич!

От всей души благодарю Вас за выступление в библиотеке 9 апреля. Только сегодня мне удалось просмотреть запись Ваших ответов на вопросы (а о самом вечере я и не знал).

Я совершенно согласен с главной мыслью — о необходимости реабилитации совести, о нравственных требованиях, которые предъявляет к человеку подлинное искусство. Ответ — в искусстве, а не в спутниках, не в лунах. Полеты в космос не сделают человека ни хуже, ни лучше, ибо по Вольтеру: „Геометрия оставляет разум таким же, каким она его находит“.

Верно и то, что не в Сталине дело. Сталин даже не символ. Дело гораздо, гораздо серьезней, как ни кровавы тени тридцать седьмого года. Вы отвели „неограниченное количество часов“ для человека, который может ответить на этот вопрос. Ответ существует, только он ищется десятилетиями, а выговаривается годами.

О письме, адресованном Вам. Эрнст Генри — не из тех людей, которые имели бы право делать Вам замечания, наскоро сколачивая себе „прогрессивный“ капитал. Я отказался читать эту рукопись именно по этой причине».

Но письмо Эрнста Генри перепечатывали и передавали из рук в руки. Это было чтение, которое производило сильнейшее впечатление на думающих людей. Драматург Александр Константинович Гладков, по сценарию которого Эльдар Александрович Рязанов поставил знаменитую «Гусарскую балладу», 24 июня 1965 года отметил в дневнике: «В Москве ходит много новых рукописей, о которых только слышал по пересказам. Это письмо Эренбургу журналиста Эрнста Генри с полемикой о Сталине (в связи с опубликованием последней части мемуаров И. Г.)».

Через несколько месяцев Гладков раздобыл копию: «Прочитал наконец и знаменитое письмо Эрнста Генри Илье Эренбургу. Оно в общем вежливо и убедительно и главное неопровержимо. Думаю, что и сам И. Г. с ним в душе согласен, несмотря на свое привычное ироническое высокомерие».

Но для начальства это был опаснейший документ. За его распространение опасливые чиновники могли и наказать. Эрнст Генри вспоминал: «26 апреля 1966 года мне передали, что в редакцию „Литературной газеты“ явился тов. Сачков Александр Иванович и сообщил о своем исключении из партии в связи с „письмом Генри“ Эренбургу.

27 апреля я встретился с Сачковым в ЦДЛ, и он рассказал следующее. Он инженер, начальник отдела в Главкомплектоборудовании, подведомственном Госкомитету по материально-техническому снабжению. Член партии с 1956 года.

25 марта он встретил своего соседа — старого большевика Лобанова, персонального пенсионера, ранее преподавателя истории в школе. Лобанов попросил его в порядке личного одолжения перепечатать для него письмо Генри и письмо Лариной.

Сачков согласился и отдал материалы на перепечатание женщине из его отдела, а сам уехал. Во время печатания в комнату зашел один из подчиненных Сачкова, которого он называет „плохим работником“, и стал из-за спины машинистки заглядывать в рукопись. После этого он пошел к секретарю партбюро заведующему спецотделом Шклярову и сообщил ему о материалах.

Шкляров потребовал, чтобы машинистка отдала ему рукопись, сказав, что это „запрещенный антисоветский материал“. Женщина отказалась, сказав, что отдаст материал тому, кто ей его дал. Шкляров потребовал материал от самого Сачкова. Вначале Сачков сказал: отдам материал товарищу, который его дал. Шкляров продолжал настаивать: иначе будет плохо. Тогда Сачков принес материал Шклярову.

Тот начал читать его вслух в присутствии еще одного члена партбюро. Не дочитав до конца, сказал: „Все понятно. Это контрреволюция“. Потребовал от Сачкова письменное объяснение, дав на это час времени. Сачков объяснение написал.

Против Сачкова было начато персональное дело за „размножение антисоветского материала“. Он заявил, что ничего антисоветского и антипартийного в материале не видит, иначе сам бы отнес его в райком.

29 марта партбюро исключило Сачкова из партии за „потерю бдительности, размножение нелегального материала и неискренность“. За исключение голосовали все члены партбюро, хотя материал читали только двое. Другим прочитать не дали, заявив, что материал носит антисоветский и антипартийный характер.

Сачков пошел в Дзержинский райком, разговаривал с третьим секретарем райкома. Она спросила: „А что, если бы вам дали антисоветскую листовку?“ Сказала, что его объяснение ей не нравится, в нем неискренность.

26 апреля состоялось закрытое партсобрание. Неоднократные требования присутствующих: зачитайте материал. Ответ: нет, этот материал не должен быть вам зачитан, так как он антисоветский и антипартийный. Проголосовали за строгий выговор.

Я спросил Сачкова о письме Лариной. Очевидно речь идет о так называемом „предсмертном письме Бухарина“, составленном, насколько мне известно, из записи, переданной вдовой Бухарина в ЦК. По поводу этого письма Шкляров сказал Сачкову: „Этого правого оппортуниста (то есть Бухарина) следовало расстрелять еще до 1937 года“.

Неделю назад Дзержинский райком при разборе дела постановил исключить Сачкова „за потерю политической бдительности, использование служебного положения для размножения нелегальных материалов, а также читку их сотрудникам отдела, неискренность при рассмотрении персонального дела“.

По моей просьбе товарищи из „Литературной газеты“ обратились в Главлит с вопросом: внесено ли письмо Генри Эренбургу в список нелегальных материалов? Ответ Главлита: нет, не внесено, и