Ева и Мясоедов - Алексей Николаевич Варламов

о гибели рода людского. В романе же, в его шести частях, в этих нескольких лихорадочных днях, прожитых самыми разными людьми, случайно или неслучайно вовлеченными в историю потрясшего город убийства – только невероятное душевное, духовное напряжение и почти неправдоподобное нагромождение событий, встреч, лиц, споров, ссор. И все обязательно совершается либо на виду у всех, либо так, что одних героев подслушивают, подсматривают за ними другие, и при всей этой громоздкости все очень точно. Все вдруг – любимое слово Достоевского, встречающееся на иных страницах едва ли не по десять раз, все спонтанно и одновременно закономерно, продумано и жутко увлекательно. Невозможно было сделать более точный читательский выбор.

Спасибо за него советской власти. И неспасибо тем нынешним начальникам от образования, которые на словах выступают за духовность и нравственность, дружат с Церковью – а литературу в школе губят, так что современные подростки «Преступление и наказание» едва ли прочтут. Как не прочтут они ни «Мертвых душ», ни «Войны и мира», ни «Обломова». Но это так, к слову, хоть и к горькому слову. К горькому еще и потому, что не только от чиновников, но иной раз даже от священников, умных, авторитетных, приходится слышать: а зачем нам художественная литература? Нам она не нужна. Вот и доказывай обратное.

С «Преступления и наказания» начался для меня весь Достоевский. «Идиот», «Подросток», «Братья Карамазовы», «Бесы», «Дневник писателя», но к этому роману я все равно возвращался, как Раскольников к месту преступления, и всякий раз, приезжая в Ленинград, ставший снова Санкт-Петербургом, шел на канал Грибоедова. Там с годами возник район элитного жилья, и в домах, где мучился в своей каморке Родион Романович или где жила несчастная семья Мармеладовых, поселились респектабельные люди, сделавшие себе евроремонт, повесившие под окнами кондиционеры и поставившие во дворы-колодцы дорогие автомобили. В первых этажах открылись кондитерские, кофейни и магазины. Ничего не имея против, я все же скорблю… Здесь надо было сделать что-то иное, достоевское. А впрочем, снявши голову – по волосам не плачут. Если Федора Михайловича фактически изгнали из школы, если на центральном телевидении отформатировали так, что и не узнать, чего уж жалеть о перестроенных домах.

Все это горько, но понятно. И по отношению к Достоевскому и его роману понятно вдвойне. «Преступление и наказание» неудобно, как шило в подушке. Коммунистам – потому что оно автоматически доказывало, что без Бога в этой жизни никуда, а заодно высмеивало социалистические утопии и прогрессивные бредни. Но еще противнее эта книга тем, кто незаметно, исподволь национальной идеей нашей страны сделал деньги и наживу. В сегодняшний России восторжествовал экономический дух Петра Петровича Лужина – тот дух, о котором один из наших современников очень точно заметил: идеалы заменились интересами, а совесть корыстью.

Достоевский это предвидел и нас предупреждал. О двух наших напастях – первой, коммунистической, бесовской, от которой мы ценой страшных потерь к концу века еле избавились, и о второй – ростовщической, которую не знаем, как одолеть и не ведаем, сколь долго будем в этой кабале находиться. Да и на самом-то деле кабала одна, только набравшаяся ума и ныне жестко преследующая того, кто ей противостоял. Цель этой кабалы – отнять у человека свободную волю, делающую его личностью, и полностью подчинить себе. Достоевский в «Легенде о Великом инквизиторе» механизм обезличивания описал. Сегодня весь мир – не только мы одни – живет по этому сценарию, но один из оставшихся шансов, что великому инквизитору не удастся погубить и обезличить всех, – Достоевский. Ибо если кого-то вдруг взволнует история, случившаяся в Петербурге полтора столетия назад, если чье-то сердце вдруг отзовется состраданием и болью, да просто если кому-то вдруг покажется интересным этот сюжет, значит, еще не все потеряно.

Лев Толстой, Столыпин и иеромонах Илиодор

3 января 1909 года Толстой записал в дневнике: «Два дня нездоровится, но душевное состояние спокойно и твердо. Все чаще и чаще думаю о рассказе, но сейчас утро, сижу за столом, примериваюсь и чувствую, что буду выдумывать. А как нужно, нужно написать, и, слава Богу, нужно, признаю нужным не для себя. За это время поправлял конец о Столыпине. Кажется порядочно».

17 января: «Затеянная мною вторая вещь может быть страшной силы. Это не значит, что я ожидаю ее действия на людей, видимого действия, а страшной силы обнаружения его закона. Очень хочется писать…»

Речь здесь идет о рассказе «Иеромонах Илиодор», и, таким образом, зимой 1909 года Толстой почти одновременно принялся работать над двумя текстами, героями которых стали в одном случае реальный человек по имени Петр Аркадьевич Столыпин, а в другом – вымышленный персонаж иеромонах Илиодор. Общего между этими фактами, на первый взгляд, нет.

Отрицательное отношение Толстого к Столыпину и неприятие его политики хорошо известны. В качестве примера можно сослаться на черновик неотправленного письма Толстого к русскому премьер-министру в том же 1909 году: «Пишу вам об очень жалком человеке, самом жалком из всех, кого я знаю теперь в России. Человека этого вы знаете и, странно сказать, любите его, но не понимаете всей степени его несчастья и не жалеете его, как того заслуживает его положение. Человек этот вы сами. Давно я уже хотел писать вам и начал даже письмо писать вам не только как к брату по человечеству, но как исключительно близкому мне человеку, как к сыну любимого мною друга. Но я не успел окончить письма, как деятельность ваша, все более и более дурная, преступная, все более и более мешала мне окончить с непритворной любовью начатое вам письмо. <…>

Письмо это пишу я только вам, и оно останется никому не известным в продолжение, скажем, хоть месяц. С первого же октября, если в вашей деятельности не будет никакого изменения, письмо это будет напечатано за границей».

Что же касается рассказа «Иеромонах Илиодор», то главный герой этого неоконченного произведения отставной гвардии полковник князь Иван Тверской решил удалиться от мира и стал, как пишет Толстой, «смиренным иноком» Илиодором. Он живет в уединенной келье, и поначалу новая жизнь приводит его в восторг, но в «конце этих трех лет с ним случилось то, что вместе с этими минутами, часами, днями восторга стали повторяться и минуты, и часы, и дни упадка духа, слабости, уныния».

Он, православный инок, засомневался в таинстве евхаристии: «И вдруг, о ужас, он совершенно неожиданно, ничем не подготовленный, почувствовал, что то, что он будет совершать, не поможет, не может помочь ему. Он вспомнил, как в прежнее время совершение этого таинства, когда он причащался у старца, возвышало