Лики старых фотографий, или Ангельская любовь - Юлия Ник

креветки, не очистив розовую тонкую кожуру, тогда нечищеных на стол поставили. Нет, чтобы, дураку, на других посмотреть, как надо. Подавился тогда, горло оцарапал. Самгин улыбнулся… Как только Ларик отодвинул тарелку с закуской, все сразу последовали его примеру.

— Хорошо умеет держать народишко-то. А с виду тощеватый, но жилистый же черт, есть в нём сила. Есть.

— Илларион, а может после второй вы меня порадуете чем-нито? — подыгрывая народной простоте спросил Самгин.

— Разумеется, Илья Сидорович. Для этого мы и здесь.

— Ну, так наливайте им, ребята уж скучают, как я вижу, — шумнул Самгин на официантов.

— Нет, мы пропускаем, — твердо сказал Ларик, иначе какие же мы «казаки»? Голова должна быть на плечах, сабля в руке, нога в стремени, как говорится. Где нам петь?

— А где хотите. Места хватает?

— Да вполне. Как вам удобнее на нас глядеть?

— Нет уж. Устал я командовать, отдохнуть хочу. Вы всё сами тут. Поёте, а я слушаю только.

— Ну, тогда обычным кругом, — мужики вышли из-за стола, разошлись в полукруге, Тимоха с гармошкой сбоку на стуле пристроился. Ларик с другого конца, чтобы всех видеть, и чтобы его все казаки видели.

Начали с застольной: «Бывайте здоровы, живите богато, а мы уезжаем до дому до хаты!»

Песня вышла простой, теплой, — самое то для распева. Гости за столом начали снимать пиджаки и жилетки, закидывая их на спинки стульев. Под эту песню челюсти начали только быстрее двигаться. Гости жиденько поаплодировали и продолжали жевать.

Потом затянули «Распрягайте, хлопцы, кони, да ложитесь спочивать…» Припев гости хозяина уже подтягивали немного: «Маруся, раз-два-три калина, чорнявая дивчина…». Под конец песни, в припев, эти «кресложопотеры», как их окрестил Андрюха, уже хором вступали, пели все.

Потом спели Донецкого «Черного ворона». Сначала слушали не понимая, ожидая обычное: «Что ты вьёшься над моею головой?», а эта была шире, иначе звучала, не только о себе. Это была товарищеская песня, забота об исходе боя: «Мало там или не мало недобитых басурман? Есть у них штыки и пули, чтоб нагрянуть в гости к нам?» — молодецкая, задиристая игривость и ирония над врагом, шли в этой песне впереди заботы о себе, о своей доле. И опять голоса разбегались, каждый по своему уделу в этой битве, рассыпаясь отчаянной удалью, молодецким посвистом и смиренным предугаданием своей судьбы: «если так должно случиться — мне погибнуть на войне, полети ты, черный ворон, к маладой маёй жане», — голоса затихали перед трагическим ожиданием судьбы, всё тут было сжато до пружины курка. Всё просто и неизбежно, и абсолютно осознанно.

Гости хозяина выпили уже немало, глаза замаслились, мысли размягчились и нервы отпустили. На глазах некоторых появились даже слёзы. Но Самгин не собирался растекаться тут слезами. Ничего особенного он пока не увидел.

— Всё, хорош пока, — скомандовал Самгин, — нечего тут всё в один комок валять. Давайте, поздравляйте меня, подарки где?

«Казаки», немного смущенные таким приёмом, присели на этот перерыв к столу.

Все гости засуетились, полезли в карманы, стали доставать коробки из-под стола. Все подарки юбиляру были небольшими, зато блестели. У мужиков рты приоткрывались, когда очередной даритель открывал коробочку и показывал свой подарок. Ярмарка тщеславия была в самом разгаре: золотые часы, золотой браслет для часов — «Вы чо? Договорились?» — грозя пальцем дарителям, довольно смеялся именинник. Затем проблистал перстень с черным обсидианом, потом запонки сверкнули на золоте алмазиками, затем набор трубок для табака, привезенный из Индии, инкрустированный золотом, потом совершенно непонятный стеклянный самовар какой-то с двумя трубками, проплыла в руки именинника и булавка для галстука, сверкнувшая, как маленькая фара.

Мужики, решив про себя, что нечего тут особо и выгибаться, раз их слушать особо не захотели, надо, по крайней мере поесть, как следует, уткнулись в блюда, принесенные им на смену первым. Тут были тоже закуски, мясные салаты, рыбные рулетики и ещё чёрт знает что. Всё приходилось пробовать на вкус, спрашивать у официанта, приставленного к ним, и делиться знаниями с соседом, что в той или другой тарелочке тут лежит. В общем, все были довольны. Казаки тем, что им не надо было ничего никому тут дарить, всё равно не по карману, а «свои», кто сумел вызвать у Самгина хоть немного интереса, были довольны тем фактом, что их просто заметили, и дай бог, при случае «не забудут».

Потом снова пили и ели, потом снова пели «казаки», теперь уже вызывая пьяные слёзы сопричастности, к этому «казаки» тоже привыкли.

Нет хуже — быть трезвым в чужом пиру, но дирижерская рука Ларика только трижды дала отмашку на «принять». Ларик считал, что и этого много, хотя голоса зазвучали свободнее, но уж чересчур, пожалуй, разливисто. «Вот так и спиваются, но терять сегодня тут нечего, ничерта не понимают эти «кресложопые» — бухтел он про себя. Иной раз Ларик боялся, что не «соберёт» своих, разбежавшихся, беспечно, казалось, расплескавшихся в этой реке музыки парней. Но выучка сказывалась, и всё проходило, как по маслу. Концовки были «мужскими», как любил говорить Леон. Сам Ларик только пригублял, помятуя о своём коньячном позоре. Наконец все гости отяжелели от выпитого и особенно от съеденного.

— Ну всё, все в бассейн, спинки тереть. Хватит жрать-то. Пиво нам к бассейну! — приказал Самгин «вышколенному».

— Разумеется, будет исполнено.

— Только что под козырёк не взял, — подумал Ларик.

— Ну, а вам специальное приглашение, что ли, надо? Простыни вам там принесли, идите, тоже в конкурсе участвовать будете.

— В каком конкурсе? — Ларик ничего такого не предполагал.

— А увидите. Не задерживайте, без вас не начнём.

Вокруг бассейна все столпились с обернутыми ниже пояса телами. Одинаковые простыни всех уравняли. И жилистые, привычные к труду фигуры «казаков» выгодно отличались от местных упругими, крепкими мышцами на руках и ногах. Широкие развернутые плечи и перехваченные в талии постоянной работой тела смотрелись явно выигрышнее. Правда, загар у них был деревенский. Полосатый, клочкастый. Никто в деревне о загаре никогда и не думал. Что подгорело на солнце, то и темнело потом всю зиму. От футболок и маек светились полоски на плечах и предплечьях, а ноги и вовсе были белыми, как и задницы, которые от комаров и пыли тщательно прятались в штаны. А у местных загар был цивильным. И ноги, и спина, и руки, и тяжелеющие животики, и ягодицы — ровно темнели, загоревшие под искусственным кварцем, и под южным солнцем санаториев для спецсотрудников.

— В воду, в воду все, скидывай с себя все тряпки! И плавки тоже! Нечего тут пляж устраивать! Снимайте, снимайте свои кальсоны, — махнул мужикам