Компрессия - Сергей Малицкий

– И это ты называешь бегством? – вновь спросил Кидди так, словно кто-то чужой говорил его голосом.

– Там, – Рокки многозначительно сложил ладони, – Билл провел больше времени, чем здесь. Что это, как не бегство? Я не знаю, где он провел эти годы, но, уходя, он сказал, что найдет способ зацепиться за иную реальность. Стиаю он этой возможности не оставил.

– Миха что-то говорил об утрате утвердителя? – спросила Моника.

– Да, – кивнул Рокки. – У нас еще оставалось около сотни волокон, но мы не смогли сберечь их. Они погибли через месяц. Утвердитель имел биологическую природу, ни повторить, ни сохранить его мы не смогли. Не помогло даже молекулярное сканирование. Волоконца истаивали и исчезали. Примерно так же, как исчезла Сиф в кабине купе.

– Все гораздо проще. – Моника говорила едва слышно. – Нужно было сделать надрез на коже и приживить волоконца. Так они могут сохраняться сколь угодно долго. Сиф одолжила мне несколько. Последнее я истратила в тот самый сон.

– Какое это теперь уже имеет значение? – проворчал Рокки.

Он говорил еще долго. Неразговорчивого, обязательного и точного Рокки словно охватила словесная лихорадка. Он торопился выложить все, что наболело, раскалилось и спеклось в неразделимый ком у него внутри. Он говорил так, словно это были последние слова в его жизни. Кидди же принимал его слова, почти не понимая их. Он проглатывал их, не прислушиваясь к смыслу. Действительность плыла сквозь него, как плывут облака через воображаемый край земли. Изображение дробилось, таяло, подергивалось дымкой и становилось похожим на перемешанные голограммы. Некоторое время Кидди даже казалось, что воздух вокруг него наполнен сверкающими искрами, которые в путешествии к башне Сиф называла чужими снами. Все плыло прочь. Магда, изогнувшаяся над ванной. Борник, сокращенный в полтора раза жизнью. Котчери – насмешливый и твердый. Билл, напоминающий приросшего к куску скорлупы цыпленка. Нервная, изогнутая ломаной линией Моника. Добрый и улыбчивый Миха. Вживленный в старое кресло отец. Не совпадающий с плаксивым голосом портрет матери в душевой кабине. Все уплывало прочь, потому что утвердитель на плече Сиф, исчезновение ее лица в кабине купе, бегство Билла и последние волоконца чудесного средства, всплывшие через несколько лет после гибели Сиф, – все это говорило об одном: что Сиф все еще жива.

Кидди с трудом поднялся на ноги, вздохнул и побрел к реке.

– Ты куда! – крикнула ему в спину Моника.

– Умыться.

Кидди обернулся. Они сидели на траве в десятке метров от него. Рокки, неожиданно растрепанный и жалкий. Моника, напоминающая смертельно раненную хищницу.

– А ты как думал? – вдруг извиняющимся тоном произнес Рокки. – Бывает, что бросаешь не ты, а бросают тебя. Правда, о столь экзотическом способе я слышу впервые. Я не понимаю, Кидди, ты не радуешься, что Сиф, возможно, жива? Ты прости меня, Моника, что-то я разболтался сегодня. Брось расстраиваться. Ничего не изменилось, он все равно бы не стал твоим. Ты знаешь, я все главное забываю сказать про Кидди. Он одноразовый. Мне передавал Миха слова Билла о Кидди. О том, что он трус, тяжелый, еще что-то. Это все ерунда. Я ни черта не понял, почему Билл так цеплялся за него, отчего постоянно спрашивал о нем, откровенно радовался, что Сиф увлеклась им. Главное в другом: Кидди – одноразовый. Он сам так решил. Внутри него живет убеждение, что у него нет права на ошибку. Что ему будет дана одна удача, одна любовь, одно счастье, и главное тут – не промахнуться, не ошибиться. Он слишком бережет себя. Он все время ищет компромисс, пытается ублажить и наших и ваших. Кидди, все-таки скажи мне, за какие заслуги Стиай подарил тебе виллу? Почему молчишь?

Кидди растерянно смотрел на них. Какой же он одноразовый, если вся его жизнь скомкана, использована по назначению, но, к сожалению, все еще не брошена в костер.

– Чем ты так угодил красавцу Сти, Кидди? Моника, а ты не задумывалась, что наш Кидди того…

– Ты несешь вздор, Рокки! – вдруг взвизгнула Моника. – Из-за того, что Сиф ушла от Кидди, а не от тебя, ты не получаешь никаких бонусов!

– Я… – Кидди прокашлялся. – Я ничего не просил у Стиая. Я только выполнял свою работу. Я не видел его восемь лет. Он хотел… намекал, что предложит мне место в корпорации. Я не давал ему согласия и не собирался давать.

– Зачем ему твое согласие? – поднял брови Рокки. – Ты взял у него виллу. Это больше согласия!

– Я сказал ему, что… скорее всего, не останусь там. Я и не собираюсь туда больше.

– А куда ты собираешься? – спросила Моника, не отрывая от него глаз.

– Не знаю, – прошептал Кидди и нервно дернул головой, потому что пробежавшие перед глазами лица Магды, матери, отца, Моники вновь сменились лицом растворяющейся в кабине купе Сиф. – Нужно подумать. Стиай попросил меня участвовать в программе на TI200 о компрессии, вовсе не требуя лгать или изворачиваться. Еще он просил передать тебе чиппер, Рокки. Он хотел о чем-то поговорить с тобой. Он сказал, что это односторонняя связь. То есть без возможности пеленга.

Кидди потянул с руки браслет телесного цвета.

– Смотри-ка, сделал, – восхищенно пробормотал Рокки, поймав браслет. – Котчери занимался этой проблемой. Мы так и не выяснили, как отслеживать компрессана, если тот вдруг выпадет из поля компрессии, и Котчери придумал вот такой прибор. Вот уж не думал, что его аналог появится в реальности. Уж не знаю, что хотел сказать мне Сти, но мне есть, что ему сказать.

Рокки натянул браслет на запястье, прижал его пальцами сразу с двух сторон и мгновение напряженно ждал. Затем его лоб разгладился, а губы вытянулись в злой ухмылке.

– Да, это Рокки, Сти. Где я? Тебе знать этого не нужно. Со мной Моника, Сти. И она мне все рассказала. Да, она рядом. И Кидди тут поблизости. Да, всего лишь в десятке метров. Что? Перебросить линию кому-нибудь из твоих бывших друзей?

Вопрос так и не прозвучал до конца. Рокки остался сидеть, но его запястье вспухло пузырем пламени, который разорвался то ли с оглушительным грохотом, то ли в полной тишине, потому что Кидди прочувствовал только жар, полыхнувший ему в лицо, и удар, отбросивший его на спину.

67

Стиай вновь уводил Сиф. Уводил по узкой улочке между газонами университетского городка, между сонными в утренний час двухэтажными скворечнями коттеджей, между брошенными где попало, размалеванными в дикие цвета купе. Пешеходная лента дробилась на матовые шестиугольники псевдограва, и Сиф шла по ним босиком. Одно было непонятно: почему Сиф шла так легко, свободно, словно не Стиай ее уводил, а она сама вела его за собой, опустившего плечи, не держащего ее за руку, а держащегося за нее.

– Сиф! – заорал Кидди, что было сил, потому что двинуться он не мог, тяжесть давила ему на грудь.

Но обернулась не она. Она вовсе не обернулась. Обернулся Стиай. Как же он мог ошибиться? Ничего не было в этом удивительно знакомом человеке от Стиая. Волосы его не отливали чернотой, а искрили сединой. Нос был не узким и прямым, а чуть вздернутым и с горбинкой, образуя профиль, который Моника, к примеру, называла умеренно волнистым и неумеренно волнительным. Губы казались мягкими даже в трех десятках метров, а линии лица неуверенными и нервными. Глаза смотрели не то испуганно, не то слегка неуверенно. Они равно могли принадлежать и отчаянному храбрецу и нервному беспокойцу. Биллу не потребовался провидческий дар, чтобы прочитать это лицо, как книгу. Отчего же сам Кидди никогда не видел этого, ведь он смотрел на себя в зеркало! Вот это он сам идет, держась за руку своей единственной женщины, на самом деле бросившей его! Ведь это он идет, как несмышленое дитя, испугавшийся на всю жизнь, что всякая женщина, начиная с его собственной матери, будет оставлять его одного! Вот он оглянулся на оклик, и неизвестно еще, видит ли хоть что-то, узнал ли самого себя, лежащего в собственном сне или в обмороке на плитах идиотского псевдограва, который втягивает его в себя, как Земля притягивает дождем водяной конденсат в облаках, или и те глаза, и эти, уставившиеся друг в друга, – одно и то же?