Пасьянс на красной масти - Кирилл Шелестов

— У них нет вещей из чистой шерсти. Например, из ангорки, — смущенно улыбаясь, переводил Хенрих ответы продавцов. Он уже заметно утомился. — Это не есть очень подходящий магазин для дорогих вещей. Которые товары из чистой шерсти для вас, лучше искать на другой улице.

— Скажи им, что в Париже уже давно не носят синтетику! — потребовал Лисецкий, брюзгливо подбирая губы. — Скажи, что они отстают от жизни!

— Да репу им пробить, и всех делов! — встрял Плохиш. — Ну че ты зенки вылупил, черт нерусский! — обратился он к взмыленному высокому парню-продавцу, который смотрел на него не понимая. — Обкурился, небось, с утра анаши-то? Знаю я вас, барыг! Кстати, Хенрих, ты узнай, как тут у них насчет крыши? А то я смотрю, борзые они больно!

В отличие от него, я полагал, что наглыми были отнюдь не продавцы. Но поскольку нахождение в свите Лисецкого подразумевало либо горячее одобрение всего им сказанного, либо молчание, я старался как можно реже открывать рот.

Зато Лисецкий говорил без умолку. И где бы мы ни появлялись, он непрерывно учил отсталых голландцев,

как им следует жить и развиваться в соответствии с требованиями времени и его, Лисецкого, взглядами. Он явно был убежден, что ничто так не укрепляет авторитет гостя, как критика в адрес хозяев.

Ему, например, не нравилось, что на главной площади города слишком много оборванцев, хватающих за полы туристов и предлагающих героин и кокаин. Он не понимал, почему в дорогом отеле зонты только продают, а не дают бесплатно на время прогулки, как это принято повсеместно. И, наконец, он считал глупостью, что в его номере работает лишь централизованная система вентиляции и отсутствует кондиционер с обогревом. При температуре в комнате двадцать градусов он, Лисецкий, вымерзал как мамонт.

Что касается последнего пункта, то здесь вся наша делегация разделяла негодование нашего скептически настроенного предводителя. Вообще миф о русской морозостойкости не имеет под собой никакой почвы. На самом деле, русские гораздо более теплолюбивы, чем жители Южной Африки. Во, время наших знаменитых морозов мы отнюдь не гуляем по улицам, как наивно полагают европейцы, а стараемся отсиживаться в помещениях, где температура поддерживается не ниже тридцати градусов тепла. Оказавшись же за порогом, мы кутаемся в меха и даже, пробежав от крыльца до машины, ощущаем себя героями, повторяющими подвиг генерала Карбышева.

Хенрих послушно воспроизводил на местном наречии замечания губернатора. Храповицкий одобрительно кивал. Плохиш, уже успевший выкурить пару косяков, таращил глаза, поминутно сообщал, что его «накрыло капитально», и шепотом интересовался у меня, когда же мы отправимся в красный квартал узнать, как там насчет картошки. Так теперь Плохиш именовал проституток, оставаясь в русле наших новых сельскохозяйственных устремлений. Я пытался делать вид, что не имею к нашей группе никакого отношения, и, под предлогом рассматривания витрин, постоянно отставал.

В России манера Лисецкого капризничать и поучать воспринималась как должное. Но мы находились в Голландии, и восторга от нашего пребывания здесь почему-то никто не испытывал.

Через пару часов хождения по магазинам мы накупили Мышонку ворох свитеров разного цвета и фасона и пару кожаных курток. Платил за них, конечно же, Храповицкий.

С отвращением взирая на выбранные Мышонком предметы гардероба, он шепотом проворчал мне, что в Амстердаме нет приличного шоппинга, а потому свой следующий проект мне лучше придумывать в связи с Миланом, Парижем или Лондоном. Я попробовал возразить, что в Париже не разводят коров, но Храповицкого это не убедило.

— Какая разница, на чем наживаться! — сердито ответил он. — Если нет коров, давай закупать барахло! Будем проводить это как спецодежду.

Чувствовалось, что идея приобретения спецодежды в Милане на средства областного бюджета нравится ему больше, чем то, чему нам предстояло посвятить себя в ближайшие годы. Справедливость требует признать, что ненасытного Мышонка покупки тоже не сделали счастливее. Возможно, впрочем, что она просто копировала Лисецкого. Во всяком случае, она брюзгливо морщилась и так же, как он, поджимала губы.

— Где Лисецкий ее откопал? — спросил я у Ефима, заметив, что его коробит от капризов Мышонка.

— Дочь давней приятельницы, — негромко ответил Ефим. — Лет двадцать назад у Егора был роман с матерью. А теперь пришла пора подрастающего поколения. — Он скабрезно ухмыльнулся.

— А мать в курсе их отношений? — удивился я.

— А то бы! — фыркнул Ефим. — Она же их и сводила. Устраивает безбедное будущее беспутного чада.

Попутно выяснилось, что по-английски среди нас приемлемо изъяснялись трое: Хенрих, Дергачев и я. Игорь Назаров, глава областного департамента международных отношений, тоже знал английский, но он относился к низшей расе подчиненных губернатора и в нашу группу не входил. Кстати, мы несколько раз сталкивались с ними

троими на пешеходке, но, при виде нас, они поспешно шарахались в сторону, стараясь не попадаться на глаза Лисецкому.

Храповицкий и губернатор объяснялись преимущественно жестами, а Плохиш — матом. И то и другое особого успеха у местного населения не имело. По-голландски же и вовсе говорил один Хенрих. На нем и лежала основная тяжесть общения.

Покончив, наконец, с покупками, мы, плотно набившись в микроавтобус, отправились в Валендам, популярное курортное местечко на берегу залива, когда-то бывшее рыбацкой деревушкой. Здесь на тесных улочках вплотную друг к другу красовались аккуратные свежевыкрашенные домики и на каждом шагу торговали сувенирами и рыбой, выловленной поблизости и приготовленной в местных коптильнях. По скоплению туристов на один квадратный метр Валендам вполне мог соперничать с Амстердамом.

В ресторане отеля, стилизованном под огромную старинную голландскую избу с деревянными перекрытиями, нас ждал стол у окна с видом на унылый серый залив. Подошла официантка, пожилая, толстая голландка в национальном костюме. По совету Хенриха мы заказали разные сорта местной рыбы. Лисецкий потребовал винную карту, однако «Шато Лафит Ротшильд Гран Крю», которым он хотел поразить воображение Мышонка, в меню не оказалось, и он опять принялся выражать свое недовольство.

Хенрих прокашлялся.

— В сельском хозяйстве Нидерландов работает около одного процента населения страны, — заученно начал он. — Почти восемьдесят процентов экспорта составляет сельскохозяйственная продукция. Из нее на первом месте цветы, на втором — рыба, на третьем — молочная продукция.

Он перевел дыхание, удовлетворенный своим вступлением, и промокнул лысину салфеткой.

— Надои молока в Голландии в среднем в два раза больше, чем есть в России, — продолжил он, приободряясь. — Это объясняется условиями, как коровы питаются и содержатся. Живут. У нас коров кормят специальными смесями из такого комбикорма, — он с трудом выговорил непривычное слово, — и такого зерна, я не знаю, как по-русски это сказать, которое остается, после того как из него сделали спирт…