Игра в куклы - Магнус Йонссон

Как в трансе прошел через всю квартиру. В гостиной приостановился и задумчиво посмотрел на дверь в спальню. Все спокойно. Она никуда не денется. Никакой спешки нет. Он стоял молча. Слышно было слабое дыхание. Или это ему мерещилось?

Он вышел в прихожую и посмотрел в глазок, прежде чем вышел на темную лестничную площадку. Пусто. А чего он ожидал? Тем не менее он не пошел через парадный вход на улицу Артиллеригатан, а прошел вместо этого через гараж и вышел на улицу Стургатан. Там его тоже никто не ждал. Он пытался освободиться от ощущения, что его преследуют.

Обошел угол и бросил взгляд обратно, на вход по Артиллеригатан. Удивительно много людей было на улице, по пути на площадь Эстермальм или вниз на набережную Страндвэген. Риелторы шли на показы квартир, шикарные мамы с детскими колясками последних моделей, парочка пожилых дам с пекинесами или той-спаниелями фален на руках. Только он собирался повернуть обратно, как увидел их. Чисто случайно. Просто потому, что солнечные лучи отразились в погашенных синих лампах на крыше. Патрульная машина стояла припаркованная на углу улицы Риддаргатан с двумя полицейскими на передних сиденьях. Ни один из них не должен был заметить его, поскольку он стоял в тени припаркованного пикапа. Он быстро пошел обратно, свернул за угол и вернулся на лестничную площадку через гараж.

Лифт, поскрипывая, с трудом поднимался наверх. Он пялился пустыми глазами в зеркало лифта. На зрачки легла серая пленка. Тонкий слой, который закрывал черный вакуум. А мозг тем временем готовился выключиться совсем. Вытеснить понимание того, что должно случиться. Они могли появиться здесь в любую минуту. Готовили ордер на обыск. А может, и на арест. Он никак не мог понять, как они его вычислили. Но все-таки нашли. Мысли метались, будто сильный импульс привел к короткому замыканию. Он осторожно открыл дверь в квартиру. Паркетный пол, казалось, прогибался под ним. Он попытался привести мысли в порядок, но ощущение было таким, будто мозг пропитан густой смолой. И только одна вещь была видна абсолютно четко.

* * *

Линн проснулась от требовательного звука грузовика, гудевшего на улице. Там светило солнце, и свет проникал по краям и между темно-лиловыми шерстяными гардинами, свисавшими с тяжелых латунных карнизов. Она лежала и рассматривала комнату. Солнечные лучи нарисовали белые полосы на толстом, вишневого цвета ковре на полу, а затем крались вверх по стене и попадали прямо на семейный портрет, раскрашенный светло-коричневой сепией. Судя по одежде, конец XIX века. Все в темном, в лучшем, «на выход», для посещения церкви. Мужчины в цилиндрах, у дам волосы подняты и заколоты. Взгляды серьезные, спины прямые, все застыли. Неподвижно смотрят в камеру. Торжественный момент. Память на будущее, увековеченная разъезжим фотографом.

Во рту было сухо, начинала болеть голова. Воспоминания о минувшем вечере были расплывчатыми. Как будто она провела весь вечер в кабаке, а потом, в минуту слабости, пошла с кем-то к нему домой. А с кем, не могла четко вспомнить. Она смотрела на фотографию, на вышитый абажур лампы у кровати, на кружевное покрывало из тюля, на полку с маленькими фарфоровыми куколками. Вряд ли тут живет человек, который приводит домой женщин, познакомившись с ними в ресторане тем же вечером.

Скорее тот, кто ищет пожилых женщин на вечерах, организованных Союзом пенсионеров для игры в бинго. Воспоминания медленно начали возвращаться. События вчерашнего дня разыгрывались в голове. Если не считать того, что она все еще жива и ей оказали помощь, трудно было примириться с тем, что произошло накануне.

Она попыталась поднять и повернуть голову. Грязные, все в глине, волосы прилипли к подушке. Кожу на лбу тянула запекшаяся кровь, а руки все еще пахли бензином. Но она была не у Йоргена Кранца. И помог ей никакой не пенсионер. Помог Стен Хофман. Профессиональный полицейский. Человек, о котором она ничего не знала.

Она, должно быть, вырубилась в машине, и он внес ее в квартиру на руках. Не хотел ее будить. Ей было неловко, что он снял с нее брюки, но тут же до нее дошло, что было бы еще более странным, если бы он уложил ее в постель в мокрой одежде. Майка и трусы были все-таки на ней. Она вылезла из кровати. Деревянный пол скрипел. На потолке лепные украшения – плафон-розетка, гипсовые цветы и хорошо укрепленная латунная люстра, с которой свисали лампочки под белыми полотняными абажурами и хрустальные линзы.

Она отодвинула в сторону шерстяные гардины. Комната, казалось, дернулась от шока, столкнувшись напрямую с солнечными лучами. За окном была видна задняя часть церкви Хедвиг Элеоноры со своими светло-оранжевыми стенами и темным медным куполом. Она явно находится по какому-то шикарному адресу, сделала Линн вывод из осмотра спальни. Даже при дневном освещении комната все равно казалась старинной, будто попавшей во временной вакуум. Будто комнату охраняли души давно почивших предков. Но спальня была чистой. Педантично убранной. Нигде ни пылинки. Ни на паркете, ни на лакированной поверхности прикроватного столика в стиле рококо. Она осторожно потрогала высокие двери, где стекла разделялись свинцовыми перемычками. Двери были не заперты и открылись в огромную гостиную.

– Эй? Есть тут кто-нибудь? Стен?

Гигантская комната быстро поглотила звук ее голоса. Встревожившись, она крикнула опять. Вообще-то она была как бы приглашена, но все равно чувствовала себя почему-то непрошеной гостьей, вторгнувшейся на чужую территорию. Осторожно подошла к дверям, которые были, наверное, входными, и повернула замок на одной половинке. Раздался щелчок, но дверь не открылась. Она слегка потянула за ручку и увидела в щелку, что верхний замок был закрыт на засов. Слегка удивившись, она вернулась обратно и начала осматриваться. Ближайшая ассоциация, которая пришла ей в голову, когда она стояла в гостиной, интерьер которой был выдержан в том же стиле, что и спальня, была экскурсия со школой. Всем классом они были в Халльвюльском музее. Здесь тоже все дышало стремлением буржуазного класса достичь на рубеже XIX–XX веков высот дворянства, как и в графском дворце на улице Хамнгатан, где выставлены фарфор, антикварная мебель, оружие и живопись. С той разницей, что там был музей, а тут она находилась в жилой квартире, дома у полицейского. И была одна. Но поскольку она бродит тут полуголая, то это даже и к лучшему, что квартира пустует.

Она подошла к телефону, который висел на стене у кресла в гостиной, и поднесла к уху воронку, но старинный аппарат, как и следовало ожидать, не издал ни звука. Под потолком лампочки были электрическими, но в остальном квартира казалась абсолютно лишенной всего, что связано с электричеством. Ни ТВ, ни DVD, ни радио, ни стерео, ни переносного телефона. Мобильника, который лежал бы на виду, тоже не было. Единственное, что было явным контрастом с остальным интерьером, был выключенный компьютер на столе в центре комнаты.

Она пошла дальше по длинному коридору, открыла пару дверей, которые оказались гардеробными, пока нашла наконец удивительно маленькую ванную. Ее черные брюки висели на сушилке над ванной. Она уже хотела их надеть, когда увидела себя в зеркале. О господи! Что волосы грязные, это она знала. Но что они слиплись вместе с кровью и теперь почти неразличимы на лице, покрытом серой пленкой грязи и сажи, к такому зрелищу она была не готова. Стен Хофман спросил же ее, шутя, не встала ли она из гроба, и теперь она поняла почему. Она без проблем могла бы прямо сейчас отправиться в качестве статиста для съемок в телесериале «Ходячие мертвецы» или в любом другом фильме про зомби.